Черный престол

И в самом деле, туповатой башке Лейва было от чего пухнуть! В до того тихий и спокойный острог, словно по колдовству во мгновенье ока выросший в дремучих лесах меж Черниговом и Любечем, вдруг понаехала эдакая прорва народу! Парни — будущие волхвы, — которых привел Авдей, десять без одного, да двенадцать привезенных Ильманом отроков, да пленники в порубе, да стража... Тьфу ты. Шум от них один, гам да непотребство, что и говорить... Одначе, с другой стороны, кабы не столько забот, приятно было. Все ему кланялись, знали — кто тут хозяин.

Вечером в летний терем, где с удобствами расположился Лейв, вошел круглолицый Немил. Поклонившись, напомнил с порога:

— Ты, боярин, мне девку обещал.

— Обещал, обещал, отдам, — льстиво улыбнулся Копытная Лужа. Он почему-то — и сам не мог понять почему — побаивался этого звероватого парня. — Сперва дело.

Немил вопросительно уставился на него.

— Знаешь, где на болоте старая гать?

— Та, что идет от камня?

— Она... Так вот. Слушай внимательно, дело важное, сам Дирмунд-князь, ежели что не так, спросит! А спрашивает он, как ты знаешь, строго.

Немил сглотнул слюну.

Спаситель Никифора объявился к обеду, так что почти сутки молодому монаху пришлось стоять привязанным, ощущая спиной шершавую кору дуба. Молодой парень, почти отрок, с круглой, как котел, головой и широким носом с вывернутыми ноздрями, актером он был никудышным — вышел к дубу напролом, через кусты, словно знал, где и кого искать.

Не подав виду, Никифор сразу же бросился благодарить парня. Тот стоял хмуро, отвечая на расспросы весьма односложно.

— Откуда ты?

— Путник.

— А откуда и куда идешь?

— В Чернигов из Любеча. Говорят, там есть крес... хрис... хрис-те-а-не. — Немил, так звали спасителя, произнес это слово так неумело, что Никифор едва не расмеялся. Сдержавшись, спросил:

— Так ты, видать, тоже христианин?

— Угу, — кивнул Немил и, словно чего-то испугавшись, быстро добавил: — Только недавний. И ищу... этого... покоя и единения!

— Ищешь покоя и уединения? Похвально в столь юном возрасте. Что ж, тебе повезло. — Никифор улыбнулся. — Вряд ли ты обретешь всё это в Чернигове. Оставайся здесь, выстроим скит, сладим церковь. Только скажи сначала, кого ты признаешь больше — Папу или патриарха?

Немил замялся, не зная, что и ответить. Буркнул про себя что-то, да поскорей отвернулся, вроде как осмотреться. Никифор мысленно рассмеялся. Сам он, конечно же, признавал главным Римского Папу, но уважал и константинопольского патриарха, хотя раздор меж западной и восточной церквями с каждым днем увеличивался. Но всё же это еще была единая, христианская, церковь.

— Да, пожалуй, я останусь здесь, с тобой, — наконец ответил Немил. — Тут недалеко, через болото, есть одно селение... там живут страшные иду... удо... идолопоклонники, но есть и хре... христиане, я к тебе их потом приведу.

— Хорошо, — с улыбкой кивнул монах. — Что ж, начнем строить хижину.

— А чего ее строить-то? — Немил пожал плечами. — Там недалеко, за ручьем, — заброшенная усадьба. Маленькая, но всё есть — дом с амбаром, даже частокол, — поправить кое-где только.

Усадебка — а она и в самом деле оказалась неподалеку — на взгляд Никифора выглядела не такой уж и заброшенной. Врытый в землю дом был крепок — словно бы в нем еще не так давно жили, только крыша местами лишилась лапника, как будто нарочно повыдергали, да и частокол лишь кое-где повалился, да так, словно его кто-то специально свалил, изо всех сил навалившись плечом.

В общем, усадебка Никифору понравилась — дико, безлюдно и в меру уютно, — он даже прикинул, как половчее перестроить заброшенный амбар в храм, да к месту вспомнил предупреждение Авдея. Погрустнев, он маялся до самого вечера — вместе с Немилом обтесывая колья, а потом, утомившись, уснул здесь же, прямо на лапнике.

Странный сон приснился ему: будто бы летел он к светлому солнышку, невесомый, на огненных крыльях, а внизу, далеко-далеко, словно мураши, копошились люди. Никифор узнал среди них молодого бильрестского ярла, Снорри, Конхобара Ирландца. Они глянули на него снизу вверх и пропали, а внизу неожиданно показались Радужный ручей, усадьба Сигурда, фьорды — места, где прошло детство Никифора — раба Трэля Навозника. Затем — во-он она! — показалась хижина в лесу, невдалеке от Ерунд-озера, его хижина, вольноотпущенника Трэля, ах, пожалуй, то было самое лучшее время жизни.

Пролетая, Никифор оглянулся на хижину — оттуда, распахнув дверь, вдруг вышли Хельги и Сельма из Снольди-Хольма. Подняв головы вверх, они улыбались и звали Никифора, а он, взмахнув крыльями, полетел к солнцу, чистому, теплому, золотому. И эта солнечная, золотая чистота, как только монах подлетел ближе, внезапно, вмиг померкнув, изрыгнулась жирной черно-коричневой грязью, забрызгавшей его с головы до ног. Крылья слиплись, и Никифор камнем полетел вниз. Закричал... и проснулся.

Над головой его холодно мерцали звезды.