Черный прибой Озерейки

Как сообщило «матросское радио», мы идем куда-то к морю, вроде как в Фальшивый Геленджик, грузиться на корабли. Впрочем, это может оказаться и настоящий Геленджик, и грузиться будем на собственные «подставки» для марша еще куда-нибудь. Во время обмена мнениями я сказал, что, скорее всего, нас перебросят к Туапсе, а вот как повезут – не знаю. Пехом, естественно, туда очень далеко, быстро не дойдем. Когда меня попросили разъяснить, отчего я думаю о Туапсе, я ответил, что получается такая вот очередь или цепь – Новороссийск, Шапсугская, а теперь Туапсе. И вдоль этой очереди или цепи немцы и румыны двигаются.

Василий Крутов по прозвищу Метр-с-кепкой (хотя на самом деле в нем почти два метра) сказал, что и за Туапсе есть еще Сочи и Сухуми. На это я ответил, что дальше там горы высокие, в них воевать нужно специальным горным стрелкам, а не нам. На то было возражение, что вот недавно румынских горных стрелков послали в не такие уж высокие горы. Я ответил, что мне ребята из ОВРа говорили, что в свое время в Керчь они возили горных стрелков, хотя горок там не так много, с Кавказом вообще не сравнить. В стратегический спор вмешался Марк Захаркин, повоевавший в Перекопском полку под Севастополем. Он заметил, что гор там хватало, так что насчет того, что в Крыму гор нет, это я загнул. Я возражал, что немцы же туда горных стрелков не посылали. Нет, и Марк признал, что у фрицев была обыкновенная пехота. И у нас там горнострелковых частей не было? Да, не было, и Чапаевская дивизия, и пришедшие с Кавказа дивизии были обыкновенные стрелковые. Поставить победную точку в споре никому не удалось: прозвучал сигнал к построению.

…Боялся ли я? А куда от этого денешься? Только с опытом уже не всего боишься. Научишься определять, что снаряд явно перелетный, потому так и не дергаешься. Слышишь, как работает пулемет – прямо как швейная машинка «Зингер», – и понимаешь, что это максим – то есть свои. Уже меньше поводов для беспокойства. Понимаешь, какая стрельба – ленивая или яростная, то бишь есть атака или нет. А услышишь пулемет, звук которого – как будто мокрый брезент разрывают, так это известно кто, а не наши. Обстреливают – думаешь о том, что сейчас на тебя снаряд или мина свалится, идешь в контратаку – думаешь о том, как тебе румынский штык в живот воткнется. Сначала. Потом уже об этих страхах размышляешь после всего. А до того все застилает волна не то холодного бешенства, не то веселой злости (не определился я, как это чувство назвать правильнее), когда волнения не отвлекают, а хочется дорваться до румынских глоток. Дорвешься, сделаешь что получится, а после дрожат руки и сердце выскакивает из груди в двойном усердии, еще сильнее, чем когда просто в горку бегаешь. Я даже стал подумывать, не начать ли курить, чтобы так нервы успокаивать. Потом все же не решился – ну его на фиг, так жить: от затяжки до затяжки. Кончится махра, и все равно колотить будет. Жить-то хочется и курящему. Помогала держаться и обстановка – морская часть. Здесь трусить не получится – не принято. Можешь ходить на пулемет с одним ножом в руке, можешь так экстравагантно себя не держать, но не трусь. Вот и глаза боялись, а руки делали. Только иногда переклинивало, когда увидишь не очень обычное. Попавшего под огнемет, например, или что бывает, когда тяжелый снаряд рядом с товарищем рвется и оставляет только клочки. Только по обрывкам черной формы и поймешь, что был тут Толя Моргунов, а теперь уже нет его. Как схлынет первая волна, так и хочется артиллериста и огнеметчика разобрать живьем на составные части. С огнеметчиком уже все сделали, а артиллеристы – ну, дай бог, придет время и с ними встретиться…

Свой первый бой и первую рукопашную я буду помнить до конца своей жизни или жизней. Только рассказывать про них не буду никому. Хотя не струсил, в штаны не наложил, что от меня требовалось, то и сделал. После сидел замкнувшись и даже есть не хотелось. Товарищи, что поопытнее, ко мне подходили и со стороны присматривали, не случится ли у меня срыв с нарезов, потому как другие обсуждали то, что было, и переспрашивали, и делились впечатлениями. Я же ушел в себя. Но как ушел, так и вышел. Не нужно никому знать, как погибли некоторые румыны и что было из-за этого с одним Андреем. Румыны этого не заслужили, а я сам потащу, что мне положено – и свой автомат, и патроны к пулемету, и воспоминания тоже…

Глава четвертая