Черный ростовщик

Диана фыркнула и отвернулась к окну. Эспада криво усмехнулся. Одним женщинам нравилось, когда о них проявляли заботу, другие — хотя внешне и точно такие же — от того же самого отношения могли прийти в ярость. Попробуй их разбери. Причем капризничать прекрасные дамы любили очень не вовремя. Вот как сейчас, когда требовалась — и срочно — ее помощь. Девушка всерьез обиделась, а извиняться Эспада не умел. Благородный идальго не должен совершать ничего такого, за что следовало бы извиняться, а стало быть, и умение это ему ни к чему. Пришлось импровизировать на ходу.

— Диана, — сказал Эспада. — Ты, пожалуйста, не сердись на меня… На нас. Мы действительно хотели как лучше, но уже осознали, как были неправы.

— Правда?

В голосе ее звучало недоверие. Девушка обернулась, вперив в дона Себастьяна внимательный взгляд.

— Да, — кивнул Эспада. — И я лично пришел призвать тебя на помощь. Поможешь?

— Ну, если уж ты лично просишь… — Девушка едва заметно улыбнулась. — Ладно, что я должна сделать?

— Ты говорила, что знаешь Брамса в лицо.

— Что, поймали?!

— Пока не знаем. Поймали того, кто вроде должен знать, но он не знает, кто такой Брамс.

— Ничего не поняла, — сказала Диана. — Пойдем, на месте разберемся.

На месте дон Хуан объяснил более доходчиво. Мол, вот этот вот висельник в шляпе может знать Брамса, но никак не по имени, а исключительно по морде. По которой, кстати, и получит, если будет так на девушку пялиться. Француз тотчас потупился, решив не нарываться на неприятности.

— И это все? — фыркнула Диана.

Несколькими точными выражениями она так ярко описала ростовщика, что дон Себастьян смог его себе представить. На последнем предложении француз кивнул:

— Да, это хозяин брига.

— И как он представился? — спросил дон Хуан.

— Да никак. То есть мне никак. Он с капитаном договаривался.

— О чем?

— Я не слышал.

Глаза дона Хуана потемнели, и француз поспешил развеять возникшее было подозрение в своей неискренности:

— Они в каюте говорили. Потом голландцев посадили на лодки и велели проваливать. Остров-то в виду был. Ну не звери же мы резать их за просто так. А этот, как вы говорите, Брамс остался. Капитан сказал, что везем его на Мартинику, и там он нам еще денег даст. Как выкуп или за доставку его, да какая мне-то разница. Главное, что заплатит. Даже бумагу о том составили, все честь по чести. Ну, мы и двинулись домой, раз такое дело.

— Простите, и где эта бумага? — вмешался подошедший падре Доминик.

— У капитана. То есть теперь, наверное, вот у этого сеньора, — кивнул француз на дона Хуана. — Сундучок-то капитанский забрали. Сам видел, как его пронесли.

— Значит, найдем, — кивнул дон Хуан. — А этого мерзавца заковать и в трюм.

Француза увели. Он прямо на ходу сгорбился, сжался, словно только теперь позволил себе признать свое поражение. «Глория» направилась к уже не столько видневшемуся, сколько темневшему вдали острову. Дошли почти до самых рифов, потом дон Хуан приказал повернуть на запад.

— Отсюда им или влево, или вправо, — пояснил он свой маневр. — Ветер сильный, восточный. Против него бриг бы еле полз, а мы не так чтобы очень проваландались со шлюпом. Получается, бриг ушел на запад.

— Но там этот, как его… — начал дон Себастьян.

— Виллемстад, — подсказал капитан. — Но бриг-то голландский, и там его знают. С Брамсом на борту у них даже может хватить наглости зайти в порт. Хотя, скорее всего, они пройдут мимо. Или обогнут остров, или сделают большой круг на юг, чтобы обогнуть нас. Мартиника в той стороне.

И он указал рукой на восток.

— И какой вариант вам кажется предпочтительным? — спросил Эспада.

Дон Хуан в ответ только пожал плечами.

— Даже не знаю. Будем искать.

Чем они и занимались, пока совсем не стемнело. Двигаясь на запад, «Глория» рыскала туда-сюда, точно охотничий пес, но «Серебряной лани» они так больше и не видели.

* * *

Ранним утром седьмого октября тысяча шестьсот шестьдесят четвертого года «Глория» прибыла в Виллемстад. Город, построенный торговцами и для торговли. Город для богатых и для тех, кто еще только собирался им стать. Город, где на удивление мирно уживались вместе католики и протестанты. То есть они не только мило улыбались друг другу днем, но еще и не резали друг дружку по ночам. По крайней мере в заметных количествах.

День седьмого октября был праздничным днем. Католики отмечали этот день как праздник розария, посвященный Пресвятой Деве Марии. Для протестантов он тоже был праздником, но уже как день памяти великой битвы при Лепанто. [39]Объединившийся, пусть и очень ненадолго, христианский мир сокрушил общего врага. Благословила христианских воинов на этот подвиг не кто иная, как Пресвятая Дева Мария, и праздник был учрежден в ее честь. Проще говоря, другая сторона той же монеты.