Черный саквояж. Куклы из космоса

— Если бы реставраторы только…

— Ты уже завидуешь, — сказал Игоречек.

— Еще бы не завидовать! Как профессионал я вижу принципиально новое будущее археологии. За исключением редчайших везений, нам попадаются осколки, ошметки прошлого и мы занимаемся тем, что складываем загадочные картинки по крохам. И потом еще спорим, туда ли положили песчинку.

— Сколько будет целых сосудов и статуй! — сказала Шурочка.

— Узко мыслишь, — сказал Манин. — А текст, смытый тысячу лет назад, чтобы снова использовать лист пергамента? А запись, затертая врагами? А спекшиеся куски ржавчины? А картины, записанные новым слоем краски? А иконы, которые приходится месяцами расчищать? А окислившиеся безнадежно монеты? Я могу продолжать этот перечень до вечера. Понимаете, наша наука может завтра стать точной наукой, как математика… и теперь мы должны ждать, пока твою установку выведут из бесконечной стадии экспериментов, утвердят, одобрят, пустят в производство, а потом она археологам не достанется.

Манин был разумным пессимистом. Он сам так всегда говорил.

А Игоречек был оптимистом. Поэтому он ответил:

— Паровозов сначала тоже было один-два и пассажиры на них не ездили. К нему не подпускали.

3

После обеда мы все-таки пошли на раскоп, но никто ничего стоящего не нашел. Так наверное и должно было быть.

Потом мы все вернулись в школу и еще минут десять любовались Гераклом, который поражал Гидру Лернейскую. И придумывали, что еще можно сделать с помощью машины. Правда, Игоречек сказал, что после испытания установку надо проверить и снова мы займемся восстановлением вещей только послезавтра.

Я пошел домой один, потому что мой друг Макар, разумеется, остался в гараже — его от установки трактором не оттащишь. Сначала я думал о великом прогрессе науки и о том, что стану археологом, но чем ближе подходил к дому, тем больше у меня портилось настроение. Сначала я даже не мог догадаться, почему оно портится, но потом вспомнил о пластинке и стал уже думать, как бы мне незаметно съездить в Симферополь и поискать ее там в магазине. Но откуда у меня целый день на это? Может лучше сознаться?

Мои самые плохие предчувствия оправдались.

Томат был дома. Чистенький, гладкий, в джинсах и безрукавке с Микки Маусом на груди. Просто не человек, а мечта о положительном человеке.

Люси еще не возвратилась с телефонной подстанции, а мать возилась в огороде. Мне показалось, что он меня давно ждет. Уж очень у него загорелись глазки, когда я вошел в большую комнату. Он в тот же момент возник на пороге.

— Здравствуй, Костя, — сказал он ласково. — А я тебя жду. Что, трудный день выпал?

— Обыкновенный день.

Не будь его дома, я бы матери и сестре весь вечер рассказывал о Геракле. Но при нем у меня буквально рот не раскрывался.

— Что задержался?

Он ведет себя у нас и доме, словно жил здесь всегда. Ему так нравится. Я подозреваю, что ему в его Подмосковье некого было угнетать и учить. Вот и приезжает к нам отдыхать таким образом.

— Работал, — сказал я.

Я вдруг понял, что смертельно устал. День-то был фантастически длинным и с фантастическим приключением.

— А я рыбачил, — сказал он. — Гляжу с моря, а вся ваша экспедиция лежит на пляже. Представляешь? Никто не работает, все лежат на пляже. Мне далеко было, я не разглядел, был ты там или нет. Но ведь это все равно? Государство вкладывает огромные деньги в освоение нашего культурного наследия. И если люди, которые отвечают за это освоение, будут лежать на пляже, что станет с государством?

— Рухнет, — сказал я убежденно. Не объяснять же ему, что у всей экспедиции был эмоциональный стресс?

— А ты заходи, заходи ко мне, — сказал Томат. Вы знаете, он если купается, потом завязывает волосы платочком, чтобы сохранять прическу?

Я зашел. Я понимал, что все эти слова — вступление к войне.

В его комнатке, здесь раньше жил отец, стоял его верстак, странное сочетание девичьего порядка и лавки старьевщика. У Томата страсть к вещам, которые могут пригодиться. Вот он идет с пляжа, волочит шар — стеклянный поплавок, который выкинуло на берег. Зачем человеку может понадобиться стеклянный поплавок?

— Это удивительная находка, — сообщит он нам вечером, за чаем. — Вы представляете, что из этого можно сделать?

Мы, разумеется, не представляем.

Тогда он подождет, насладится нашей тупостью и сообщит что-нибудь вроде:

— Мы прорезаем в нем отверстие и изготовляем светильник. Для нежилых помещений.