Чёрный шар для кандидата

– Ага, мужик, – охотно подтвердила студентка. – Только странный какой-то. Вроде и одет нормально, а несёт вонищей как от бомжа. И глаза безумные.

– Так значит, мужик? – внезапно развеселилась я и соскочила с подоконника.

– Ну да, – растерялась студентка.

Я выскочила в коридор словно влюблённая школьница. И действительно, рядом с открытой дверью в аудиторию, маячил не кто иной, как Верницкий, собственной персоной.

– Серёжка! – закричала я. – Нашёл?

– А то как же! – гаркнул в ответ супруг и потряс для убедительности принесённым пакетом.

Я подбежала, чтобы обнять его и поцеловать…

Я сделала это, но только совершив над собой определённое усилие. От Верницкого несло несусветной гадостью. Теперь я поняла, что имела в виду студентка.

– Ф-фу! – не сдержалась я.

– А ты что думаешь, два часа в помойном ящике провести, это шутки? – обиделся Сергей. – И это я на себя полфлакона одеколона вылил, чтобы меньше воняло.

– Честно скажу, не помогло, – ответила я и, взяв его под руку, повлекла к лестничному проёму. – Домой вернёшься, все сразу в корзину брось, в стирку.

– А куда мы идём? – поинтересовался, озираясь кругом, супруг.

Надо сказать, что в моем институте он был впервые.

– К ректору. Ты там всё им сам и объяснишь, – ответила я. – Кстати, бумаги хоть все на месте?

– Большая часть – да.

– Как это? – неприятно изумилась я.

– Видишь ли, – замялся Сергей. – Пакет рассыпался. Но я вроде бы все нашёл. Вот только некоторые листы запачкались и две папки основательно подмокли. Но ты не беспокойся, я на них вылил остатки одеколона.

Я застонала, представив лица москвичей, но Рубикон был давно перейдён, оставалось только победить.

Анжела удивлённо вытаращилась на нас, но пока она соображала, что к чему, я, коротко постучав в дверь, открыла ее, не дожидаясь приглашения.

Белявская и члены комиссии наслаждались в этот момент великолепно пахнущим кофе.

В эту идиллическую картину мы явно не вписывались. Ни я, ни тем более мой муж, занёсший с собой шлейф тошнотворных миазмов.

– Что это такое? – возмутилась Белявская. – Что вы себе позволяете Верницкая?

– Доказательство, – коротко пояснил Сергей и вывалил на стол из пакета ворох моих записей и наблюдений, на основе которых и была написана диссертация. – Смотрите, читайте, нюхайте.

Последнее слово он зря произнёс.

Бэла Рустамовна первая с шумом отодвинула стул и вышла из-за стола, брезгливо морща нос:

– Вы что, Верницкая, издеваетесь? Вы нам предлагаете рыться в помоях и отбросах?

Пупс и Инга Витальевна также отпрянули от стола.

– Это не помои, а слегка запачканные бумаги, – парировала я.

Мой голос снова слегка дрожал, но теперь от едва сдерживаемого торжества:

– Можете их не смотреть. Но! Предупреждаю, что если вы дадите обо мне отрицательный отзыв министру и в ВАК пойдёт запрос, то при разбирательстве… А оно закончится в мою пользу, уверяю вас!.. Так вот, при разбирательстве я особо подчеркну, что это именно вы ввели в заблуждение своё начальство.

Бэла Рустамовна переглянулась со своими коллегами и вооружившись карандашом, начала вчитываться в верхние листы. Она брезгливо сталкивала импровизированным орудием прочитанное в сторону, явно не желая хотя бы случайно прикоснуться к бумаге. Выждав с полминуты, к ней присоединились и Инга Витальевна с Пупсом.

Белявская, молча смотревшая на безобразие, творившееся в ее кабинете, поднялась и распахнула все форточки, а затем с просительной улыбкой обратилась к Сергею:

– Вы бы не могли покинуть кабинет? Иначе мы все здесь задохнёмся.

– Пожалуйста, – широко улыбнулся мой спаситель.

Судя по всему, его эта ситуация несколько забавляла. Он подмигнул мне и сказал:

– Раз я больше не нужен, то поеду домой. Ты уж тут теперь сама.

Копание в бумагах продолжалось минут двадцать, но перелопачена была лишь половина. Москвичи выполняли эту работу с таким видом, словно прямо сейчас умрут от охватившего их омерзения. Хотя после того как Сергей вышел, дышать стало гораздо легче, а вскоре я так и вообще притерпелась. Чего уж тут, что называется, рожи корчить? Всего-то публики: Белявская, да я.

Наконец, Инга Витальевна первой прекратила разбирать мои письмена и вышла из-за стола со словами:

– Все, не могу больше, я пошла мыть руки.

И старательно не глядя в мою сторону, скрылась в приёмной.

Вслед за ней со вздохами облегчения ретировались и остальные. Мы с Белявской переглянулись и… продолжили молчание. Мне его хранить было не трудно – я ощущала за своей спиной топот гонцов, возвещающих родной город о победе. Победа, правда, была с душком, но что с того?

– Ради Бога, избавьте меня от этого, – нарушила тишину Маргарита Васильевна и повела рукой в сторону завала из бумаг.

– Все завершилось к обоюдному удовольствию, – прокомментировала я происходящее и принялась укладывать «ароматизированные» бумажные листы в папки. – Так мне приходить в шестнадцать ноль-ноль? Или как?

– Уйдите, Верницкая, – взмолилась ректор. – У меня из-за вас голова уже второй день болит! Уйдите с глаз моих!