Черный шар

Нил решил придержать рукописный текст, оставленный кем-то в кухне на подоконнике. Вот так выйдешь покурить – и наталкиваешься на чью-то шизофрению… Неужели Гулый сподобился на такое? Или это студенты вчера обронили? У них бывают в гостях весьма странные личности, с которыми воюет Вертепный… Впрочем, пора на работу. Преподаватель схватил сумку и через несколько минут был уже на троллейбусной остановке.

В коммунальной квартире № 14 дома № *** на Староневском проспекте коренной петербуржец Нил жил, согласно прописке, десять лет. Соседи менялись, умирали, садились время от времени в тюрьму, а он все так же занимал одиннадцатиметровую комнатенку, где любая мебель норовила завалиться на хозяина, потому что косяки и пол были перекошены под углом в несколько градусов. В результате длительного отбора остались раскладушка и шкаф, прибитый к стене гвоздями. Коврик прикрывал непристойную дыру в паркете, уходящую тоннелем в старые перекрытия. Для непрошеных гостей приходилось расставлять крысоловки. Площадь по документам числилась аварийной, но многие ленинградцы проживали в таких комнатах всю жизнь и не становились от этого не пригодными ни для работы, ни для любви…

В девяностом году перестройка уже вовсю шагала по стране и, возможно, коснулась умов, но никак не быта жильцов достойной квартиры.

Ее окна по левой стороне выходили во двор-колодец, сильно пахнущий мочой и еще чем-то, не поддающимся описанию. Дело в том, что любой измученный поисками туалета гражданин мог легко свернуть в укромную подворотню и оставить в ней то, что его организм уже посчитал излишним.

Парадный фасад дома сильно облупился, и с когда-то прекрасного балкона отваливались солидные куски лепнины. Как ни странно, это не отпугивало посетителей кондитерской и кафе, расположенных в нижнем этаже здания.

Единственное дерево у крыльца давно усохло. В упомянутый год широченный голый ствол, переживший несколько революций и блокаду, пришелся как нельзя кстати: именно его облюбовали для воззваний демократы всех мастей. И теперь патриарх двора шелестел на ветру бумажными листами, воскрешенный трудами политиков к новой жизни.

Среди них выделялся пожелтевший плакат “Объявляем 90-й год годом счастливого падения лошади коммунизма” с изображением тощего коняги, задравшего к небесам копыта. Рядом пестрело самодельно переписанное воззвание, уверенно объявлявшее: “Система рухнула. Совдепия уже не та! Призрак коммунизма в Европе пойман, и выпускать его из клетки никто не собирается. Слава Богу, смена режима в Москве происходит без боев на Красной площади и без баррикад на Красной Пресне!..”

Сама же интересующая нас квартира как две капли воды походила на сотни других коммуналок Смольнинского района: девять комнат, кухня, ванная, туалет и два входа – черный и парадный, ведущие с одинаково зловонных лестниц. Затемненно-длинный коридор, заполненный тумбочками и вешалками, замыкал на себя все комнаты и являл собой некое подобие коммунального Бродвея. Из достопримечательностей выделялись старинная печь с изразцами в коридоре и мраморная плита на кухне, служившая подставкой под горячее. Принесли ее с кладбища, но кто и когда, давно забылось, и даже надписи истерлись под чайниками и сковородками.

Так сложилось, что за порядком и нравами жильцов в квартире надзирала семейная пара Вертепных. Заслуженные бойцы коммунального фронта, Сергей Семенович (за глаза называемый просто “СС”) и Муза Сильвестровна, упорно отказывались от положенной им по очереди жилплощади в новостройках, считая общественную жизнь своим призванием. Основным занятием супругов на протяжении многих лет было составление жалоб участковому Плетенкину, который состарился на боевом посту за изучением подобных бумаг.

В письмах Вертепные требовали выселения неугодных, а именно тех, кто приглашал в гости непрописанных граждан, включал громко музыку и пользовался туалетом и телефоном дольше трех минут. Когда давно отгремевшая на Западе сексуальная революция перешагнула границы СССР, содержание жалоб Вертепных немного изменилось. Теперь молодежь, закрывающаяся в ванной на полчаса, обвинялась в “группенсексе” (текст оригинала).

– А что же еще там можно делать столько времени? – недоумевала Муза.

Подобные выпады не распространялись на полусумасшедшую даму по прозвищу Императрица. Высокая, тучная, в десятке халатов, накинутых один поверх другого, она производила величественное впечатление. Желая совмещать приятное с полезным, женщина категорически отказывалась закрывать за собой дверь в туалет и лицезрела оттуда повседневную жизнь соседей. А так как силу ее, в отличие от вменяемости, под сомнение никто не ставил, Императрица у всех на виду охотно комментировала из туалета последние новости, листала газеты и принюхивалась к ароматам кухни, расположенной поблизости. И даже Плетенкин бессилен был что-либо предпринять, так как врачи отказывались признавать ее больной, уверяя, что у нас полстраны таких, а в милицию за дурость не забирают.

Но бывали ситуации посложнее, вроде семейных запоев, и тут уж без участкового никак.