Черный шар

– Более того, мы не перенесли бы даже того, что уже перенесли, если бы знали об этом заранее, – скаламбурил Нил.

Катя повернула к нему испуганное лицо. Видно было, что церковь не умиротворила ее. Взгляд женщины блуждал поверх земного, и в эту самую минуту Нил снова ощутил едва заметную трещину между ней и бытием.

– Мне страшно, – Катя схватила его за руку, как дети цепляются за взрослых. – Я не знаю, что с нами будет, беда или благо? Если б я могла в Бога верить, что за счастье б это было, что за счастье!.. Но я не могу поверить, что существует столь великодушное начало, которому было бы до меня дело… Бог бесстрастен в своей вечности. Что может быть общего у мотылька-однодневки и звезды?

– Солнце греет и Землю, и мотылька, пускай лишь один день.

– И все равно я не могу любить то, что выше моей мысли, то, что непостижимо и недосягаемо… Моя любовь к Маше – последняя нетронутая чистота, которую я нашла в своем сердце, – она умоляюще посмотрела на Нила, будто желая, чтобы он ее разубедил. – Машенька – единственная душа, которая ведет меня за руку… – неожиданно мать судорожно прижала сверток, будто кто-то хотел его отнять. – Моя девочка принимает страдания безропотно… Она хватается за меня, а мне страшно, оттого что я слабая… Я хочу лучшей доли, я сопротивляюсь неизбежному… – голос Кати все время прерывался. Несчастная зарыдала, уткнувшись в детское одеяло.

Растерянный Нил усадил ее на скамью. Нахлынувшие слова утешения показались такими пустыми, что он не знал, как их произнести. Катя будто прочитала его мысли:

– Ненавижу слова жалости, они лживы. На самом деле люди радуются тому, что беда случилась не с ними. Я не про тебя, а вообще. Готовы ли они взять мою боль на себя? Никогда! Вот ведь и Бог, он выше жизни земной, и утешение его не в ней. Мы все страдаем манией величия, думая, что Всевышнему есть до нас хоть какое-то дело. – Катя немного успокоилась и рассуждала уже без запальчивости. – Но вера в кого бы то ни было спасительна, она позволяет переложить на чужие плечи ответственность за свою жизнь и свою душу, – женщина беспомощно развела руками. – У меня же этого никак не получается. Я каюсь, а простить меня некому, я не вижу снисхождения на лице безгрешного Бога.

– А я вот давно принадлежу только себе, и меня это ничуть не огорчает, – бодро отчеканил Нил. – Признаюсь, мне не так страшно умереть, как воскреснуть. От ада попахивает детской страшилкой, от рая – коммунизмом, причем таким, как в Чевенгуре. Даже если эти заведения и в самом деле где-то существуют, лучше бы мне там не оказываться. Я не хочу, чтобы моя душа принадлежала Богу или дьяволу. Я хочу, чтобы она была только моей и исчезла вместе со мной, – он встал со скамейки и широко улыбнулся. – Я – как растение на солнце, запасаю хлорофилл и зеленею, а когда придет срок, сброшу пожелтевшие листья… – Нил перехватил Машеньку из рук Кати, они поднялись со скамейки, пересекли площадь и побрели по залитому солнцем Невскому.

– Какой ты все-таки славный, – проворковала Катя, пристально разглядывая его профиль.

Он быстро обернулся к ней:

– Кукушка хвалит петуха… – и тут уже оба расхохотались.

Непринужденно обмениваясь фразами, они незаметно миновали свой дом, обогнули книгообмен у площади Восстания и неторопливо двинулись в сторону Адмиралтейства…

– Если я не могу быть христианином, мусульманином или буддистом, – продолжал рассуждать Нил, – могу я быть камнем на дороге или травой у обочины, ну скажи?

– В каком-то смысле камнем быть сложнее.

– В том смысле, что камни не злы и не порочны?

– Их непорочность от отсутствия души. Где нет одушевленности, нет и порока, – Катя не слишком вдумывалась в то, что говорила.

– Откуда тебе это известно? – Нил, наоборот, был всецело поглощен темой. – В человеческом понимании душа – это вязкое тесто, распухшее на дрожжах религиозности. Да разве можно такую душу хотя бы рядом поставить с душой растения, простой и безыскусной? Все помыслы человека – дрянь! Он ковыряется в этой плохо перевариваемой массе из богов и идолов, веры и суеверий, пытаясь найти смысл жизни. А подняться до этого смысла только и можно, став травой или камнем. Ты представь, ведь они в гармонии с миром. Пригреет солнце – камень теплый, наступает тьма – он трупом застывает в ней, и никаких терзаний!

– Но ведь это не жизнь. Это почти самоубийство, – перед Аничковым мостом проплывал прогулочный катер, и пассажиры в летних одеждах приветливо помахали руками заболтавшейся парочке со свертком.