Чёрный Скорпион

— Ну разумеется. Сейчас… — Сестра милосердия, повинуясь одному лишь взгляду шефа, бабочкой выпорхнула из палаты, а доктор Павлов сказал: — Я, правда, понятия не имею, какие именно вещи были у вас при себе. Ну, одежда, естественно, а кроме того "скорая", которая вас доставила, захватила с одного из столиков бесхозный "дипломат". Точнее, он стоял под столиком, а кто-то из очевидцев драки вроде бы припомнил, что вы пришли с "дипломатом".

Я облегченно вздохнул:

— Да, со мной был "дипломат".

— И всё?

— Всё.

— Этот? — донесся от порога участливый голос медсестры.

— Этот, — сказал я. — Конечно же, этот. Только не сочтите, пожалуйста, за труд показать его содержимое?

Она показала, и я остался доволен: вроде бы ничего не пропало. Узнаю точнее, когда снова научусь шевелить руками. Ну а пока…

— Карманы, — сказал я.

— Что? — не поняла медсестра.

— Мне интересно, осталось ли что-нибудь в карманах, — пояснил я. — Ничего особенно ценного там не было, однако…

— Сейчас погляжу. — Девушка опять направилась к двери. — Подождите.

Я снова посмотрел на врача:

— Простите, но вы, кажется, сказали, что меня… м-м-м… отравили?

Он пожал плечами:

— Неудачно выразился. Вам прыснули в лицо какой-то гадостью, скорее всего, из баллончика, но, признаюсь, мне в моей практике с подобным веществом сталкиваться не приходилось. Эффект просто потрясающий… газ или жидкость нервно-паралитического действия. И такой силы, что только на третий день…

— Что?! — заорал я.

Он удивился:

— А что?

— Я валяюсь здесь уже три дня?.. — Голос мой внезапно осип, потому что я вспомнил вдруг еще кое-что…

Понимаете, я вспомнил вдруг негромкий, приятный женский голос и маленькое, коротенькое словечко — "Браво!" Ведь после этого словечка и начался кошмар… И было, было что-то еще. Но что? Что?..

Ах да! Еще были ноги, красивые длинные ноги и легкое, воздушное платье. Лица я не помнил. Да собственно, я его и не видел, так что если и встречусь еще когда-нибудь с этой милой дамой, то опознавать ее мне придется исключительно по ногам.

Возвратилась сестра. Она подошла к моему изголовью с брюками и, не говоря ни слова, вывернула карманы. Гм, вроде всё на месте, даже деньги целы.

Медсестра собралась было снова уходить, но я запротестовал:

— Доктор, а разве нельзя оставить одежду в палате?

Он поднял бровь:

— Это еще зачем?

— Ну доктор, — пробормотал я. — Какая вам разница, где лежать моим штанам и ботинкам?

— А вам?

Я всхлипнул:

— Ну, пусть это будет каприз тяжелобольного. Ей-ей, при виде родных шмоток мне становится как-то легче. И не так одиноко в этом чужом, незнакомом и даже враждебном пока для меня городе, — с нажимом добавил я, глядя в упор на медсестру.

Она покраснела, а Виктор Иванович, не заметив, какую реакцию произвели мои слова на его подчиненную, проявил таки сострадание.

— Ну пожалуйста. Не думаю, чтобы в ближайшие дни вы попытались сбежать. Бегать вам еще рановато. Чудо, что вообще остались живы. Полагаю, вас спасло, что вы не наглотались этого дерьма до ушей. Да и глаза закрыли вовремя. Потому-то эффект и получился поверхностным, хотя, конечно, и то, что мы имеем, очень и очень неприятно, уж поверьте.

Я кисло улыбнулся:

— От всего сердца верю, доктор… — И тут мне в голову пришла еще одна мысль. Мысль, кстати, важная, и я про себя быстренько обругал собственную персону всеми известными мне плохими словами за то, что только сейчас об этом вспомнил. — Скажите, доктор, — как можно равнодушнее проговорил я. — А… милиция… Она мной, то есть, не мной, а произошедшей со мной неприятностью не интересовалась?

Виктор Иванович кивнул:

— Интересовалась. Еще бы не интересовалась, только… Понимаете, — немного замялся он, — дело в том… Нет-нет, разумеется, если захотите, после выписки можете подать соответствующее заявление, только вот… — И снова замялся. — Как сообщил мне работник горотдела, когда они приехали, на месте происшествия уже никого не было. Кроме вас, естественно. А те хулиганы исчезли, и никто из свидетелей не смог прилично описать их. Однако, повторяю, если пожелаете подать заявление…

— Бог с вами, — вяло проговорил я. — Какое заявление! Я же вижу, что дело дохлое.

Да нет, дело вовсе не было дохлым, и при обоюдном хотении — милиции и моем собственном — отыскать подонков можно было бы в два счета, а через них и выйти на ту женщину. Ну ничего, я еще немножко тут полежу, оклемаюсь, хорошенько все обдумаю, а уж потом…

— Спасибо, доктор, — плаксиво протянул я.

— За что?!

— Как — за что? За лечение, заботу, и вообще… — И нарочито широко зевнул.

Виктор Иванович поднялся:

— Чувствую, что утомил вас, а вам сейчас нужен крепкий и длительный сон. Сон сейчас — самое лучшее лекарство.

Он пошел к двери, а я слабеньким голоском прокричал вослед:

— До свиданья, доктор!

Медсестра шагнула было за ним, однако я, сделав вдруг неожиданно маленькое открытие в своем измученном организме, остановил ее на пороге трагическим возгласом дистрофика из анекдота:

— Сестра!

Она оглянулась:

— Подождите, сейчас вернусь делать укол.

— Точно? — переспросил я. — Не обманете?

Ее зеленые глаза сделались от смеха уже, но зато длиннее.