Черный скрипач (СИ)

- Стражники. Чтобы развести нас по камерам. Или хотя бы дать еду и…

Голос женщины прервался. Она плакала.

Дэн не знал, что ей сказать, чтобы она успокоилась. Но с другой стороны сидел Вилли, он нашёл и слова, и объятия для неё. Забившись в угол, Дэн попытался мысленно позвать Роза. Пусть бы откликнулся – даже с раздражением или злостью! Это означало бы, во-первых, что мыслесвязь ещё пока возможна, и, во-вторых, что Чезаре когда-нибудь начнёт с ним разговаривать. А Дэн не хотел терять надежды, что однажды его учитель снова признает его. Он верил в Чезаре. Верил Чезаре. Верил в то, что тот перестанет злиться, поймёт, что Дэн не мог поступить иначе, и поможет ему выйти на свободу.

Но то ли стены крепости Тартуты глушили мысленные зовы, то ли Чезаре не хотел откликаться и установил ментальную стену, лишь бы не общаться с бывшим учеником. И Дэн не услышал ответа.

Тогда он попытался уснуть. И, когда ему удалось задремать, последняя преграда между ним и внутренней музыкой, похожей на пламя, рухнула. Словно прогорела. Мелодия, примитивная до зубовного скрежета, с очень жёстким ритмическим рисунком, зазвучала в Дэне в полную силу. И он больше не мог противиться ей.

Музыка не переставала звучать. Ни когда на другой день от голода и холода умер Энди Катхарт, ни когда им принесли похлёбку в общем котелке и вежливого Альенда оттеснили от еды, а он бросился на Ортлиба и задушил его. Ни когда опрокинули ведро с водой и целые сутки отколупывали с пола лёд, потому что больше воды у них не было. На четвёртый день из каменного мешка выползли только двое: Дэн и Эрмин. Они не могли нормально стоять на ногах, их шатало. Свет заставлял их жмуриться. Пять дней в темноте и холоде, почти без еды и питья. Эрмин, с синеватой кожей и худая настолько, что рубашка едва держалась на ней, казалась неживой. Их развели по одиночным камерам в отапливаемом здании в крепости. Койка с матрасом, подушкой и одеялом, смена белья и тюремное рубище из грубой, но толстой ткани, кусок хлеба и тарелка каши два раза в день, и воды сколько хочешь – из маленького рукомойника в углу, рядом с неизменной дыркой в полу… если ещё неделю назад Дэн поразился бы убожеству этой камеры, то после каменного мешка он радовался такому комфорту. И ни на миг музыка не прекращала вертеться в его голове. Одна и та же, по кругу, безумное в своей размеренности и своём однообразии рондо. Без вариаций и импровизаций. Для Дэна оно служило якорем, удерживающем его разум на месте. За него же цеплялась его надежда. Он продолжал надеяться на то, что Чезаре его поймёт. И поможет выбраться, выкарабкаться, выжить.

Эта музыка не умолкала в душе Дэнни. Сначала он жил, переходя изо дня в день, ничего не делая и ничем не занимаясь – лежал на кровати, свернувшись клубком, и звал, звал, звал Чезаре. Чертил в воздухе перед собой знак Ордена Отражений и ещё один – знак своей ложи. Но они не светились серебром. Здесь, в тюрьме, все эмоции подавлялись. Он перестал звать.

Потом он научился отстраняться от мыслей и надежд. Научился проводить в осознанных сновидениях целые сутки, прерываясь только на еду и другие естественные надобности. В этих снах он словно вырывался за пределы Тартуты, отправляя сознание в путешествия по дорогам Тирны. Но все они заканчивались одинаково: появлялся Джосси, топтал пальцы Дэна ногой в грубом ботинке, и Дэн его убивал. После этого его выкидывало обратно в камеру.

Потом Дэн спрятал ложку и ей отковыривал крашенную бледно-зелёной краской штукатурку на стене, стараясь при этом придать создающемуся серому пятну какую-нибудь форму. В конце концов у него начали получаться вполне сносные картины, но потом стражники поколотили его, отняли ложку и заставили штукатурить и красить стены заново. Это отвлекло и развлекло Дэна, он старался работать медленно лишь для того, чтобы занятие не прекращалось как можно дольше, но однажды этому пришёл конец. Докрасив стену, Дэн припрятал кусочек жести от большой кисти, сделал из своих волос кисточку и сажей, взятой от маленькой чадящей лампы без стекла и разведённой водой, рисовал на стене. Он научился рисовать лошадей, и однажды создал целую картину – кибитку, пару лошадок на выпасе, людей у костра. Нарисовал он и Сару Натани, но лицо её, как показалось Дэну, получилось непохожим. Он забыл, как она выглядит – помнил только гибкость и лёгкость движений да звонкий, необычайной силы и красоты голос.

Иногда этот голос пел мелодию из головы Дэна.

В конце первого года – Дэн узнал, что прошёл год, когда тюремщик принёс ему кусок пирога с яйцами и луком и сказал, что наступил праздник, ночь Долгого сна – приехал Чезаре.

Видимо, он до встречи с Дэном успел побеседовать о чём-то с начальником Тартуты, потому что в камеру к заключённому ворвался один из уборщиков, стремительно навёл порядок, сорвал с Дэна рубище и бельё, менявшиеся раз в два месяца, сунул ему более свежий и даже почти целый комплект, и убежал. И тогда в камеру, легко и широко ступая, вошёл Чезаре.