Черный смерч

Когда они прилетели на аэродром Бакалан, на острове Мадура, пьяных членов комиссии погрузили в две машины и повезли на плантации. Бекки впервые увидела высокие заросли сахарного тростника. Увидела она и табачные плантации. На плантациях членов комиссии сопровождал управляющий этими плантациями Ван-Коорена. Он не был удивлен пьяным состоянием обследователей и только посочувствовал Анне-Бекки. Он порекомендовал и в дальнейшем держать комиссию в таком же виде.

После обеда Бекки распорядилась погрузить членов комиссии на самолет. Вылетели они затемно и летели с опознавательными огнями. Уже поздно ночью они прибыли в город Паданг, на западном берегу Суматры. Ночевали в приготовленных номерах гостиницы.

Бекки так переволновалась, что не спала.

Утром, после плотного и пьяного завтрака, комиссия выехала на плантации. Полковник обнаглел и все время говорил Бекки пошлые комплименты.

К дождю они вернулись в город, чтобы после обеда ехать на плантации по другую сторону города. Когда Бекки зашла в комнату, чтобы переодеться, служанка-малайка вошла следом и молча подала конверт без адреса и остановилась возле Бекки. Бекки удивилась такой вольности со стороны малайки, разорвала конверт и вынула небольшой листок бумаги.

«Анна вылетает вечером. Будьте готовы. Обязательно встретьтесь с Джимом у Скотта. Желаю успеха. Эрл».

Бекки сразу развеселилась: значит, Эрл и Дакир живы и бомбежка им не повредила. Она на радостях дала служанке пятьдесят долларов. Та вместо ответа подала коробку спичек. Бекки поняла и сожгла письмо. «Нас много, мы победим», — подумала она. Эти и подобные им мысли вдохновляли Бекки. За обедом она была очень весела и много смеялась. После обеда Бекки предложила членам комиссии, если, конечно, им позволяет совесть, подписать акт. Все охотно подписали.

Бекки отозвала в сторону Ганса Мантри Удама и передала ему подписанный экземпляр акта.

— На конгрессе вы поступите, как подсказывает вам совесть, — сказала Бекки. — Вы разоблачите тех, кто биологическими средствами борьбы уничтожает зеленые богатства Индонезии, кто создает голод! Вы полетите в «Дугласе» Ван-Коорена до Сингапура. Оттуда отправитесь на рейсовом самолете в Сайгон, а из Сайгона — на Тайван, в город Тайнань. Там на американском «Чайна-клипере» полетите в Америку.

— Но ведь преподобный Скотт еще не подписал…

— Он и не подпишет, так как он американской ориентации, — пояснила Бекки.

Она могла бы добавить, что миссионер Скотт — агент Пирсона и Дрэйка, но Бекки понимала, что ей не следовало говорить это ученому. Лишь бы он поскорее выехал и не встретился с агентами Ван-Коорена, которые могут этому помешать.

— Сказать об агродиверсионной деятельности Аллена Стронга, возглавляющего поход против мира и человечества? Вы так советуете?

Это были ужасные мгновения для Бекки. В глубине души она верила в честность и неподкупность отца. Но именем Аллена Стронга назывался институт. Это имя стало синонимом агродиверсии даже для скромного ученого в далекой Индонезии.

— Да, так и объявите, — сказала Бекки.

Как ни странно, вместо ожидаемого упадка духа мысль: «Я борюсь за него, выступая против него», впервые со времени посещения «гнезда» родила у Бекки уверенность и жажду борьбы. Как ей не хватало Джима, который все бы объяснил и успокоил ее!

Бекки составила радиограмму для Ван-Коорена о вылете Удама. Она даже поехала проводить ученого на аэродром.

— Что бы ни случилось, — сказала Бекки на прощанье, — я верю, что вы патриот своей родины и ученый с мировым именем — будете говорить и действовать, как подобает честному человеку в борьбе за мир. Обещайте мне это!

Ганс Мантри Удам дал обещание не из-за просьбы Бекки, а оттого, что такое поведение подсказывала ученому его совесть.

«Дуглас» улетел.

После этого Бекки вернулась в отель и заказала билеты на утренний пароход в Джакарту для всех членов комиссии. Свою задержку она объяснила срочным поручением отца.

Через два часа наемная машина доставила ее за город к дому миссионера Эмери Скотта. Еще со слов дедушки Вильяма Гильбура она составила себе представление о миссионере Эмери Скотте, как о скромном человеке, стремившемся во имя бога помочь обездоленному народу. После беседы с Яном Твайтом и Ван-Коореном Бекки изменила мнение об Эмери Скотте. Он был не простым миссионером, а преподобным Эмери Скоттом, к тому же, по-видимому, крупным капиталистом и биржевиком. Но даже Бекки, уже не заблуждавшаяся относительно истинного лица преподобного Скотта, удивило роскошное убранство комнат его «кратона», то есть дворца. Видно было, что Скотт не стеснял себя. «Интересно, что он за человек», — подумала Бекки. Ей пришлось ждать недолго.