«Черный снег». Выстрел в будущее

Несколько взмахов карандаша, и я разворачиваю бумагу к моим оппонентам.

— Вот! Посмотрите, ведь вы эту местность куда лучше меня знаете!

Стереотип человеческого мышления… Признай чьи-нибудь заслуги, попроси явить божескую милость — твой труд оценить, и все… поплыл человек. Особенно тут. Когда жуть как охота всемерного преклонения, а окружающие отчего-то не спешат его высказать. Вот и эта сладкая парочка — отец и сын — синхронно потянулась к лежащему на столе листу бумаги. Наклонили головы, разглядывая рисунок…

А про карандаш в моей руке забыли?

Взмахом руки подзываю конвоира и, указав на стол, предлагаю жестом и ему присоединиться к великим мира сего, дабы поучаствовать в решении столь важной для них задачи.

И ему тоже своего кусочка славы охота…

Да, только не будет ее у тебя!

Выброшенная на всю длину рука цепляет конвоира за ворот.

Проворот!

И всем своим немаленьким ростом он брякается прямо на затылки своего начальства. А удар карандашом в горло окончательно прерывает его честолюбивые мечты.

Его винтовка уже у меня в руках, и полицейский папаша получает прикладом в поддых!

Обратным ходом я впечатываю окованный металлом затыльник в солнечное сплетение полицаю. Он крякает, и его лицо стремительно багровеет. Крепкий какой… а вот так?

«Он согнулся как сосиска, носом белый пол буря…» — вспоминаются мне слова из песни киевского автора. Правда, пол тут далеко не белый. Но в остальном — все справедливо! Добавляю сапогом по ребрам, теперь он точно некоторое время не боец. Забираю у него «Наган», из карманов выгребаю патроны. Кстати! А «Браунинг» мой где?

«Гадский папа» тем временем возжелал принять посильное участие в разворачивающемся действии. И полез в карман за пистолетом. Дав ему возможность извлечь «Браунинг» на свет божий, щедро впечатываю прикладом прямо по пальцам.

Хренасе у него глотка!

Как только стекла не повылетали!

Ну, раз так… вот тебе для симметрии, так сказать… А вдруг ты, как в кино говорилось, двусмысленный и стреляешь левой? Спокойнее мне будет, когда у тебя обе руки будут нерабочими.

В сенях топот. Это, надо полагать, на крики полицаи сбегаются.

А у винтовки, кстати говоря, и штык есть. Вот я его на место-то и поставлю…

Снеся могучим плечом дверь, в комнату вламываются оба моих конвоира.

Задний тотчас же получает штык чуть выше поясницы. Выдернув его назад, делаю оборот вокруг. И массивный приклад, снеся на своем пути хилую защиту из растопыренных пальцев рук второго конвоира, загоняет ему нос куда-то в глубь веснушчатой морды.

Так, лиха беда начало. Четверых я уже приголубил. Если с вредным дядькой считать — то и больше. Теперь вопрос — как остальных достать? Они же где-то в засаде сидят, так что ж мне теперь, по всей деревне круги нарезать? Нет уж… сами придут. А как? Да запросто…

Связываю главному мерзавцу руки за спиной. Он мне еще нужен будет, так что пусть пока полежит. Критически посмотрев на «гадского папу», заодно стреноживаю и его. У них, похоже, вредность — семейная черта. Так что пускай и этот полежит… пока.

Насколько я помню, около лейтенанта стоит пост. Там на лавочке сидит какой-то плюгавый тип с двустволкой. То ли из полицаев, то ли местный кадр. Вот с него и начнем…

Постовой действительно сидел на прежнем месте и меланхолично насвистывал какую-то мелодию. И этот тоже из музыкантов? Ну, хоть не из певцов… представляю себе его голосок. К несению службы «музыкант» относился из рук вон плохо, так что, когда нагановский ствол недвусмысленно ткнулся ему в ухо, он чуть со страху не обделался.

— Тс-с… Тихо сиди!

— Ага…

— Кто лейтенанта к амбару прибить велел?

— Так это… Батя Пал Савича распорядился. Он у нас хозяин строгий!

— Был… строгий, теперь тихим станет. Остальные где?

— На постах… тама, — протягивает он дрожащую руку, — и вон, у дуба двое.

— И все?

— Остальные в той избе сидят. Обед у нас…

— Тебя когда сменят?

— Да уже скоро… остынет ведь супец-то.

А, так ты еще и пожрать рассчитываешь? Ну уж хрен… разве что на том свете что-нибудь обломится.

— Сиди тут! И сменщика своего жди! Не так рот откроешь — свинцом заткну! Понял?

Он испуганно кивает.

Господи, ну откуда только берутся такие типы? Ведь в обычной жизни небось тише воды ниже травы сидел. А тут… и ведь самый распоследний негодяй из него выйти может! Впрочем, из этого уже не выйдет.

Разрядив его ружье, выбрасываю патроны за забор. А сам ныкаюсь поблизости. Эх, снять бы лейтенанта! Нельзя, меня за этим занятием застукать могут, тогда всем хреново станет.

Ждать долго не пришлось, минут через пятнадцать на улице появилось двое детин с винтовками. Шли они осторожно, прятались около заборов, стараясь, чтобы их не было видно из леса. Оттого и передвигались не слишком быстро. Подобравшись к двору, в котором сидел «музыкант», они быстро юркнули в калитку.

— Эй, Петька! Заснул?

Часовой испуганно приподнимает голову и недоуменно оглядывается по сторонам.