Черный сок

Сколько себя помню, всегда ненавидел этот момент: акция кончается, наваждение проходит, и замечаешь, что сидишь где-нибудь на крыше, среди вековых мусорных мешков, или в заброшенном офисе, по колено в пыльных бумагах, в окружении стульев с висящими на спинках пиджаками мертвых клерков. И вообще, та часть, где приходится общаться и сидеть в трактире, привлекает меня меньше всего. Хотя с другой стороны, лучше все-таки сидеть в трактире, чем сидеть голодным.

Раздвигая пыльные портьеры, мы со Студнем прошли длинным коридором мимо роскошных комнат, которым в большинстве своем удалось избежать разрушения: по-прежнему золотились на стенах тисненые обои и горбилась по углам чопорная мебель медового дерева, ожидая первой суровой зимы, что неизбежно превратит ее в дрова. Отряды клоунов побывали здесь сразу после пожара; теперь вместо Святого Человека со всех картин и барельефов на нас смотрел великий Плакса Ей-Зу, главный буффон всех времен и народов, и знаменитый красный нос мелькал то гигантским гипсовым прыщом, то крашеным кружком с белой точкой блика, а то и драгоценным рубиновым кабошоном, который хотелось отломать и сунуть в карман. Правда, рубины сейчас здорово упали в цене. Да и сам я давно уже не вор — перебежал на другую сторону баррикады.

Мы пришли в «Пиффин». Здесь было дороже, чем у Очкастого Эйдера — приходилось платить за все эти зеркала, канделябры и гипсовых дельфинов на потолке, — зато кормили не в пример лучше, а мы, как-никак, заслужили доброе угощение. Спросив супа и жареной трески, мы подняли бокалы с шипучкой, традиционно салютуя удачно проведенному утру. Вокруг сидели простые люди, занимающиеся нужными делами; самая, что говорится, соль земли: носильщики, продавцы билетов, уборщики и психотерапевты. На шляпах и плащах блестели свежие капли дождя.

— Ну что? — начал Студень. — Пес-Нога говорит, ты у нас волк-одиночка.

— Просто не люблю шума. — Я погонял по тарелке кусок трески. — Сперва хотел пристать к Диким, знаешь. Работать ножом, говорить красивые слова… Не вышло, слишком противно. Не могу с этими тварями рядом… И морду раскрашивать не могу, даже для маскировки.

Я отложил вилку — и Студень имел удовольствие познакомиться с моим тиком, когда все тело сжимается в комок, от губ до пальцев на ногах, чтобы стряхнуть ощущение белил на коже. У таких тиков бывают разные причины, и Студень терпеливо ждал, пока я приду в себя.

— Я вырос в детдоме, — объяснил я, выбрав нейтральный вариант, ложившийся на язык без особого труда. — Не в монастырском, в государственном. Звезды арены к нам заходили после выступления — и просто тыкали пальцем: этот, этот…

На лице Студня все было написано, как на цирковой афише. В пожатии его плеч сквозила жалость, но вид говорил: «И выбирали, конечно, бедного тебя? Ага, рассказывай».

— Меня ни разу не уводили, — успокоил я его. — Один раз, правда, чуть не попал под раздачу. Однако пронесло.

Все, Студень, хватит с тебя. Больше тебе знать не обязательно.

— Зато других детишек брали, каждые четверг и субботу. На протяжении многих лет. Все эти живые легенды арены, Барли-Чарли и прочие… Сейчас их уже на свете нет, убивать некого. Им что? Потешились и забыли. Даже имени не спрашивали. Зато ты всю жизнь слышишь знакомые имена. То один, то другой — либо с крыши прыгнет, либо слону под ноги… И наконец понимаешь, что так дальше нельзя. Надо что-то делать.

Студень отхлебнул шипучки и кивнул.

— Это точно.

Его решимость не уступала моей, только природа ее скорее всего была другая. Ну что ж, пусть держит в себе. Имеет право.

Мы уже прибрали мусс из папайи и причмокивали над остатками салями в шоколаде, когда по трактиру прокатился могучий женский голос:

— Джеральд! Лапочка!

Студень дернулся и пожух.

— Это мать, — прошипел он. — Веди себя прилично…

Изобразив идиотскую улыбку, он поднялся из-за стола.

— Мама! Зачем ты ходишь в такие места? Это же «Пиффин»!

Тьфу, ну и интонация! Откуда только взялась.

— А я тебя в окошко… М-м-м! М-м-м! В окошко тебя увидала!

Подошедшая тетка смачно расцеловала Студня в обе щеки. Смотрелась она, мягко говоря, экстравагантно: румяна, выпушки, пышный парик, похожий на торт-крокембуш. И запах — приторный, цветочный… Настоящие духи, магнолия или что-то в этом роде. Студень понуро стоял, окутанный удушливым облаком с головы до ног.

— Лапочка, я специально зашла, чтобы тебя порадовать. Представляешь, сегодня утром Фредди и Феликс взяли Blouson d’Or!

— А? — тупо моргнул Студень.

Трактир замер. Все глаза не отрываясь смотрели на шумную пеструю женщину. Лишь один Студень не отрываясь смотрел на меня.

— Да что с тобой, в самом деле! — воскликнула тетка. — Они взяли приз! Желтые майки победителей! Лучшие клоуны дня! Ну не стой же как остолоп, лапочка! Радость-то какая!

— Мои братья… — выдавил Студень. — Близнецы… очень талантливые.