Черный тюльпан

Когда Корнелиус ван Барле после всех своих прежних занятий страстно увлекся тюльпанами, он несколько перестроил свой дом, расположенный, как мы уже говорили, рядом с домом Бокстеля. Он нарастил этаж на одном из зданий своей усадьбы, чем лишил сад Бокстеля тепла приблизительно на полградуса и соответственно на полградуса охладил его, не считая того, что отрезал доступ ветра в сад Бокстеля и этим нарушил все расчеты своего соседа.

В конце концов, с точки зрения Бокстеля, это было не столь существенно. Он считал ван Барле только художником, то есть своего рода безумцем, который пытается, искажая чудеса природы, воспроизвести их на полотне; если он пристроил над мастерской один этаж, чтобы иметь больше света, — это его право. Господин ван Барле был художником, так же как г-н Бокстель был цветоводом, разводящим тюльпаны. Первому нужно было солнце для его картин, и он отнял полградуса у тюльпанов г-на Бокстеля.

Закон был на стороне г-на ван Барле. Bene sit[3].

К тому же Бокстель установил, что избыток солнечного света вредит тюльпанам и что этот цветок растет лучше и ярче окрашивается под мягкими лучами утреннего и вечернего солнца, чем под палящим полуденным зноем.

Итак, он был почти благодарен Корнелиусу ван Барле за бесплатную постройку заграждения от солнца.

Может быть, это было не совсем так; может быть, Бокстель говорил о своем соседе ван Барле не совсем то, что он о нем думал, ведь сильные души в тяжелые минуты жизни находят удивительную поддержку в философии.

Но, увы, что сталось с этим несчастным Бокстелем, когда он увидел, что окна заново выстроенного этажа украсились луковицами, их детками, тюльпанами в ящиках с землей, тюльпанами в горшках и, наконец, всем, что характеризует профессию маньяка, разводящего тюльпаны!

Там находились целые пачки этикеток, полки, ящики с отделениями и железные сетки, предназначенные для прикрытия этих ящиков, чтобы обеспечить постоянный доступ свежего воздуха к ним без риска, что туда проникнут мыши, жуки, долгоносики, а также полевые мыши и крысы — эти любители тюльпанов по две тысячи франков за луковицу.

Бокстель остолбенел при виде всего этого оснащения, но он не постигал еще размера своего несчастья. Ван Барле знали как любителя всего, что радует взгляд. Он до тонкости изучал природу для своих картин, законченных, как картины Герарда Доу, его учителя, и Мириса — его друга. Может быть, он собирался писать картину — комнату садовода, разводящего тюльпаны, для чего и собрал в своей новой мастерской все эти принадлежности?

Однако же, хотя Бокстель и убаюкивал себя этой обманчивой идеей, он все же сгорал от пожирающего его любопытства. Как только наступил вечер, он приставил к стене, разделявшей их владения, лестницу и стал разглядывать, что делается у соседа ван Барле. Он убедился, что громадная площадь земли, раньше усеянная различными растениями, была взрыта и разбита на грядки; земля смешана с речным илом — сочетание, самое благоприятное для тюльпанов, и все было окаймлено дерном, чтобы предупредить осыпание земли. Кроме того, Бокстель убедился, что грядки расположены так, чтобы они согревались восходящим и заходящим солнцем и оберегались от солнца полуденного; что запас воды достаточный, и она тут же под рукой; что весь участок обращен на юго-юго-запад, — словом, соблюдены все условия не только для успеха, но и для усовершенствования дела. Сомнений больше не было: ван Барле стал разводить тюльпаны.

Бокстель тут же представил себе, как этот ученый человек, с капиталом в четыреста тысяч флоринов и ежегодной рентой в десять тысяч, употребит все свои способности и все свои возможности на выращивание тюльпанов. Он предвидел в смутном, но близком будущем его успех и заранее почувствовал такие страдания, что его руки разжались, ноги ослабли, и он в отчаянии скатился с лестницы вниз.

Итак, значит, не для тюльпанов на картинах, а для настоящих тюльпанов ван Барле отнял у него полградуса тепла. Итак, ван Барле будет иметь превосходное солнечное освещение и, кроме того, обширную комнату для хранения луковиц и их деток, светлую, чистую, с хорошей вентиляцией, — роскошь, недоступную для Бокстеля, который был вынужден пожертвовать для этих целей своей собственной спальней и, чтобы испарения человеческого тела не вредили растениям, смирился с тем, что ему пришлось спать на чердаке.

Итак, дверь в дверь, стена в стену, у Бокстеля будет соперник, конкурент, быть может, победитель. Этот соперник не какой-нибудь маленький, не ведомый никому садовод, а крестник Корнелия де Витта, то есть человек известный.

Как видно, Бокстель был менее рассудителен, чем индийский царь Пор, который, потерпев поражение от Александра Македонского, утешался тем, что его победитель — великая знаменитость.

Действительно, что будет, если ван Барле выведет когда-нибудь новый вид тюльпана и назовет его «Яном де Виттом», а другой перед тем назовет «Корнелием»? Ведь тогда можно будет задохнуться от бешенства.

Таким образом, в своем завистливом предвидении Бокстель, пророк собственного несчастья, угадывал то, что могло произойти.