Черный треугольник. Станция назначения - Харьков

Моим убийцей, как выяснилось, был один из участников восстания в Москве левых эсеров, бывший командир отряда ВЧК Дмитрий Попов, который после разгрома восстания нашел себе прибежище у Махно. Узнав о моем приезде в Екатеринослав, Попов якобы посоветовал батьке убрать меня, или, как выражались махновцы, «украсть». Но тот заупрямился. Ему не хотелось из-за какого-то Косачевского осложнять и без того неважные отношения с большевиками, дивизии которых в хвост и в гриву гнали деникинцев. Тогда Попов решил обойтись без батьки. Когда Косачевский возвращался в Киев, в его вагон ворвалось несколько махновцев…

Расстреляли меня на каком-то полустанке, недалеко от насыпи железной дороги.

За исключением того, что перед смертью я запел «Интернационал», все выглядело довольно достоверно, тем более, что на совести Попова было немало подобных дел. Но «Интернационал» – это уж слишком.

– Ты же знаешь, что у меня никогда не было ни слуха, ни голоса.

– Что? – Зигмунд остановился, недоумевающе посмотрел на меня. – Ну, знаешь… в такой ситуации иногда появляются и слух и голос. – Он снял пенсне, протер стекла. – Никак не ожидал, что увижу тебя. А ты вот… Даже пощупать можно. Чудеса!

– Еще поцелуемся? – поинтересовался я.

– Иди к чертовой матери!

«К чертовой матери»… Прогрессом не назовешь, но все-таки некоторый сдвиг.

– А ты, оказывается, время зря не терял. Еще что-нибудь освоил?

Он засмеялся:

– О тебе на прошлой неделе Ермаш справлялся. Я ему сказал, что тебя уже давно нет в живых.

Фамилия ничего мне не говорила.

– Кто такой?

– Начальник Центророзыска.

– Ермаш… – После сыпного тифа, который свалил меня в Новозыбкове, память мне порой отказывала, но фамилии я все-таки запоминал неплохо. – Где он раньше работал?

– В ВЧК. А еще раньше – где-то в Сибири или на Урале. Кажется, тоже в ЧК.

– Не помню такого.

– Откуда же он тебя знает?

– Представления не имею.

Липовецкий, отличавшийся дотошностью, наморщил лоб и задумался. Он не выносил, когда что-либо оставалось не выясненным до конца.

– Постой, постой, – сказал он. – Ты же когда-то работал в Совете милиции. Верно?

– Верно.

– И занимался розысками ценностей «Алмазного фонда».

– Собирался заниматься, – уточнил я.

– Ну собирался. Вот потому-то Ермаш о тебе и спрашивал, – подвел он черту. – Центророзыск интересуемся «Фондом».

– Но ведь дело прекращено в восемнадцатом.

– Значит, возобновили.

– В связи с чем?

– Вот чего не знаю, того не знаю, – безразлично сказал он.

Зигмунд, занимавшийся с небольшими перерывами подпольной работой уже добрый десяток лет, считал ее единственным стоящим делом, которым должен заниматься профессиональный революционер. Все остальное в его представлении было второстепенным, не имеющим существенного значения. И, конечно же, меньше всего Липовецкого могла интересовать судьба каких-то там ценностей. Центр всего в всея находился здесь, на Варварке, все остальное – обочина.

Он поинтересовался моими планами. Они были крайне неопределенны. В связи с наступлением Красной Армии сеть подпольных центров на Украине и в Сибири неуклонно уменьшалась. Похоже было на то, что гражданская война долго не продлится. Поэтому на Варварке делать мне было нечего. Рычалов предлагал работу в Московском Совдепе, но окончательного ответа я ему не дал.

– Недельку передохну, а там видно будет.

Зигмунд неодобрительно хмыкнул: неделю отдыха он считал непозволительной роскошью.

– Остановиться у тебя есть где?

– Нет, конечно. Я же перекати-поле.

– Тогда будешь жить у меня. Я здесь рядом обитаю – во 2-м Доме Советов, бывший «Метрополь».

– У тебя же жена и дочка?

Зигмунд помолчал, а затем неохотно сказал:

– Ида в Ревеле. С месяц, как туда направили. И Машка при ней. Вот так…

– Какие-нибудь известия получал?

– Получал. Недавно товарищ оттуда приезжал. Пока как будто все в порядке.

Зигмунд тщательно протирал стекла пенсне, и я понял, что на эту тему больше говорить не следует.

– Ну так как?

Никаких возражений против 2-го Дома Советов у меня не было.

II

Если Липовецкий считал, что центр земли находится в двухэтажном особняке на Варварке, то Борин был убежден в том, что весь мир всего лишь филиал сыскной полиции, а в душе каждого скрывается сыщик.

«Не следует забывать, Леонид Борисович, что человек создан по образу и подобию божьему, – как-то в шутку сказал он, – а всевышний – великий мастер сыска».

В высказывании Борина имелась доля истины. Видимо, действительно в душе некоторых представителей рода человеческого живет сыщик, который терпеливо дожидается своего часа.

К этим «некоторым», судя по всему, принадлежал и я. Сказанные Липовецким мимоходом слова о том, что Центророзыск вновь заинтересовался «Фондом», не только не пролетели мимо моих ушей, но гвоздем засели в памяти.

Я мысленно перелистывал немногочисленные страницы этого дела, в котором основное место занимал допрос Галицкого.

Галицкого доставили ко мне сразу же после разоружения черной гвардии. Он был взвинчен и раздражен.

«Как вы думаете, Косачевский, – спросил меня после очной ставки с Ритусом бывший командир бывшего партизанского отряда, – чего бы мне сейчас больше всего хотелось?»