Черный трибунал

— Нас, Петрович, жизнь самих лупила и учила бить. А что видели эти? Сосунки, черт их подери!

Андрей начал бой спокойно, словно не жаждал победы. Его соперник повел себя иначе. Должно быть, он выполнял указания своего тренера и сразу бросился на Андрея с неожиданным напором и яростью. Белые вставки его красных перчаток слились в сплошной круг. Руки боксера заработали, словно крылья вентилятора.

Лубенченко со злостью пнул пластмассовое ведерко, которое массажист поставил на пол. Хотел даже отвернуться, но все же решил испить горечь унижения до дна.

Андрей под внезапным напором слегка промедлил и сразу пропустил два боковых удара. Это явилось ошибкой соперника. Тех, кто сильнее тебя, можно побеждать, но дразнить не следует. Слабые тычки не потрясли Андрея, не причинили боли, не замутили сознания. Зато они задели самое чувствительное место — обнаженный нерв самолюбия.

Все мог позволить Андрей сопернику. Готов был даже смириться с проигрышем по очкам — чего не случается в спорте! Но позволить сделать себя посмешищем он не мог.

«Бурак! Бурак!» — взвыли болельщики после пропущенных ударов. И тут же, перекрывая многоголосье зала, чей-то звонкий противный голос проорал: «Дурак! Дурак!»

Лубенченко, остро переживавший неудачи, яростно стукнул себя кулаком по открытой ладони. Именно в этот момент Андрей, рассвирепев, резко выбросил правую, словно стремился таранным ударом пробить защиту противника. Тот встретил удар уходом и глухим блоком. И тут же левая мелькнула в воздухе, почти невидимая, и достала челюсть соперника. Такие удары любителям бокса приходится видеть не часто: соперник буквально взлетел в воздух, подброшенный мощью чужого кулака, подошвы его сверкнули перед глазами зрителей и тело рухнуло на ринг всей своей тяжестью...

В раздевалке Лубенченко дал выход охватившей его радости. Он звонко хлопнул подопечного по голой спине и признался:

— Ну даешь, Андрей! Заставил меня поволноваться. А ради чего? Все то же самое мог сделать в первом раунде. В тебе же сила как в тракторе. Чего возиться? Поводил его по рингу, пригляделся и вложил все в один удар. Так нет, сидит в тебе эта интеллигентская доброта...

— Почему интеллигентская? — удивился Андрей. — По-моему, нормальная. Трудно мне просто человеку врезать. Я же знаю свою силу...

— На кой дьявол тогда полез в бокс? Здесь нужны бойцы. Жесткие, злые. Если хочешь выигрывать, соперника не жалей.

— Я ж не сам приволокся. Вы меня нашли и пригласили... — Андрей взял полотенце и ушел в душ. Зашумели струи воды.

Лубенченко подошел к массажисту:

— Вот ведь как бывает. По силе — медведь, по характеру — телок! Ударить соперника ему жаль! Тоже мне — боец!

— Бы-ва-ет, — философски протянул массажист. — У меня батя такой. Чтобы его достать, надо поработать как следует. Но уж если заведется, пеняй на себя... Когда Бураков в накинутой на плечи махровой простыне вышел из душа и стал неторопливо одеваться, Лубенченко вынул из кармана сложенный в несколько раз листок бумаги:

— Держи, победитель. Заслужил. Телеграмма...

Бураков вытер краем простыни распаренное лицо, разорвал бандерольку, скреплявшую края бланка, развернул его. Пробежал глазами и замер, ошеломленный:

«УБИТ ОТЕЦ. ПОХОРОНЫ ВО ВТОРНИК. ВЫЕЗЖАЙ. МАМА».

23 апреля. Вторник. г. Придонск

С ночи на город обрушился дождь. Он изливался на землю сильными и равномерными струями, словно кто-то включил на полную силу душ да так и оставил его на весь день открытым. Текло с крыш, по улицам мчались пенистые грязные потоки; прикрываясь зонтами, люди спешили укрыться под крышами.

Полковника Буракова хоронили с казенной армейской скупостью. Бортовая машина с тентом, под которым стоял гроб, обитый дешевой красной тканью, автобус ПАЗ со взводом почетного караула — вот и вся траурная процессия. В Придонске подобного рода похороны событием запоминающимся стать не могли. Здесь обращали внимание на тризны, которые справлялись с показным размахом и выставляемой на обозрение роскошью. Например, когда на кладбище отбывал Жора Марчук, вор в законе и глава малого предприятия «К новой жизни», его роскошный дубовый гроб, крытый черным лаком и отделанный латунными молдингами, везли на крыше бордового «мерседеса», за которым на целый квартал растянулась череда шикарных автомашин всех расцветок и марок. Большие деньги меняли хозяина, и весь город высыпал поглазеть на это. На магистралях, что вели к кладбищу, застопорилось движение. Вот то были похороны! О них говорили недели две и помнят до сих пор!

Андрей стоял у открытой могилы, мрачный, с пустым, невидящим взором.

Мокрые комья тяжелой глины застучали по крышке гроба. Сухим треском разнесся залп автоматов. Потянуло едким пороховым дымом. Должно быть, так же пахло во дворе, когда убивали отца. Тугой комок слез перехватил горло. Андрей сжал кулаки, вонзая ногти в ладони...

А дождь лил и лил, монотонный, раздражающий...