Черный цветок

И те, и другие не хотят полумер. И те, и другие желают получить все. Все или ничего. Если медальон вернется к Градиславу, неприятный инцидент быстро забудут, все вернется на круги своя, ничего не изменится. Если медальон уничтожат, власть останется в руках Огнезара и Градислава, но через два-три поколения они утратят ее. Хищники посильнее займут их место! Вроде тех, что правят Кобручем. Если медальон откроют… Избор не хотел думать об этом. Эта мысль заставляла его холодеть. Уж лучше пусть все останется по-старому. Из двух зол надо выбирать меньшее.

Восстание, кровопролитие… Избор старательно убеждал себя в том, что пугает его именно социальный катаклизм, и сам в это верил. И лишь на самом дне души копошилась неприятная, мерзенькая мыслишка: он ничего не будет стоить после того, как откроют медальон. Он превратится в ничтожество, он утратит то, что стало его сущностью, то, ради чего он появился на свет и жил. И не жалость к бедному человечеству, лишенному его будущих полотен, мучила его. Нет, это тоже было самообманом. Избор боялся стать таким, каким родился, - убогим вырожденцем без капли способностей, боялся остаться наедине со своими амбициями и образованием и каждую минуту не только чувствовать, но и осознавать собственную ущербность.

Глава IV. Балуй. Арифметика, геометрия, логика

Лачуга старика, которого звали Улич, оказалась одним из тех сарайчиков, которые приметил Есеня неподалеку от развалин корабля. Сколоченная из толстых грубых досок, она состояла из одной комнаты с земляным полом, половину которой занимала печь. И не потому, что печь была такой большой, - нет: такой маленькой была лачуга. Две лавки вдоль стен, голова к голове, и печь - больше там ничего не поместилось, даже стола. Два небольших окошка затягивались пузырем, только странным - белым и не таким мутным, как обычно.

Старик уложил Полоза на лавку и зажег сразу пять свечей, пристроив их над изголовьем.

- А ну-ка, беги на берег, - велел он Есене, - неси дров.

- А… а где же я их возьму? Деревья только наверху растут, и топора у меня нету…

- Откуда ты такой на мою голову? - старик недовольно покачал головой.

- Из Олехова… - промямлил Есеня.

- На берегу валяется много дров - и доски есть, и сучья, и палки, которые море выбрасывает. Набери побольше, надо согреть воды.

- Они же мокрые, - удивился Есеня.

- А ты ищи сухие, понял?

Есеня кивнул. И действительно, очень быстро он нашел много достаточно сухих дров, хотя начинало темнеть.

- Еще, - коротко велел старик, когда Есеня вывалил перед печной дверцей целую охапку. - Еще два раза по столько же.

Есеня снова кивнул. На третий раз он едва не заблудился в темноте и отыскал лачугу только по тусклому свету, пробивавшемуся из ее окна. Пока он собирал дрова, старик растопил печь. Что он делал с Полозом, Есеня так и не понял: Улич водил руками у него над макушкой, шептал непонятные слова, нагнувшись губами к ране, дышал на нее, сжимал голову Полоза руками - и снова что-то шептал. Есеня стоял у двери и боялся подойти: ему казалось, что он помешает старику. А тот неожиданно начал сминать голову Полоза, словно та была сделана из мягкой глины. На соломенную подушку полилась кровь с жирными разводами, старик уже не шептал, а выкрикивал странные слова, и по лбу его катился пот. Есеня испугался: а вдруг он злой колдун и хочет убить Полоза? Но старик, тяжело дыша, опустил руки, посидел молча с минуту, а потом оглянулся на Есеню.

- Иди к морю, постирай штаны и фуфайку. Ты же невозможно воняешь тухлой рыбой!

Есеня давно перестал чувствовать мерзкий запах и только теперь о нем вспомнил. Ему стало стыдно, он выбежал из лачуги и лишь потом подумал: как же он будет стирать одежду на таком холоде, да еще и в море, которое вовсе не стоит на месте, как пруд, а ползает туда-сюда и грозит сшибить с ног?