Черный ворон

Рассказ, откровенно говоря, был так себе, хотя с другой стороны, коммерческим его никто назвать не рискнул бы. Дресвистов, человек дела, тиснул рассказ, как и обещал, и даже выдал Ивану Павловичу два экземпляра альманаха – серой тетрадочки в шестьдесят страниц на туалетной бумаге. Представлены в нем были авторы, из США, Израиля, России, Латвии и Украины. Никого из них, кроме себя, Иван Павлович не знал. Вещицы были все больше какие-то странненькие, так что даже юношеский опыт Ивана Павловича на их фоне поражал зрелостью взгляда и основательностью письма. Должно быть, кто-то там, за бугром, скорее всего, этот самый Розен, прочел-таки это нелепое издание и, выделив нечто, не лишенное таланта, решил побеседовать с молодым автором и даже чем-нибудь М поддержать. Неплохо бы материально, конечно, но на это Иван Павлович особо не рассчитывал. Вот я если бы он был юношей или евреем... Однако ни закрашиватъ седину, ни надевать на шею магендовид Иван Павлович не собирался. Несолидно для русского писателя! Вот побеседовать – отчего бы не побеседовать? На всякий случай Иван Павлович заблаговременно положил в сумку "представительский набору, два номера "Искусства кино" с его статьями (в примечаниях упоминались и сценарии И. П. Ларина), затрепанную книжечку "Участковый Тарасова", сборник "Рассказы ленинградских писателей 1983 года" и самое кассовое свое произведение – повесть "Падлам", опубликованную шесть лет назад в "Неве", тут же экранизированную (продюсер оказался жуликом, фильма так никто и не увидел, а Иван Павлович получил только грошовый аванс и много попорченных нервов), и выдержавшую с тех пор три переиздания. Подумав, он присовокупил несколько небольших рукописей – стихи, мистическую мелодраму "Коридор зеркала", фрагменты начатого во студенчестве и оставшегося незаконченным романа "Поступь слонам". Это на случай, если речь пойдет о высоком искусстве.

Перепроверив содержимое сумки, Иван Павлович сунул в карман ключи и пачку "Беломора" и вышел из квартиры.

На Заневском бодрость оставила его. Захотелось обратно, на тахту, к телевизору. Начинался рабочий день, на остановках толпились люди, другие спешили на площадь, к метро. Иван Павлович закурил и двинулся туда же, но не на метро, а дальше, к мосту.

С каждым шагом чуть-чуть прибывали силы. На мост он ступил уже выпрямившись, твердым шагом, а с моста сходил уже чуть не вприпрыжку. По Неве гулял свежий ветерок, погожее утро улыбалось.

Где-то возле Полтавской он почувствовал, что устает, что путь впереди неблизкий и часть его можно бы и проехать. Он втиснулся в подошедший троллейбус, некоторое время притирался, стараясь поудобнее разместиться в объеме, выпавшем на его долю, и лишь затем смог обратить внимание и взор на окружающее.

За окном плыл Невский, неузнаваемо изменившийся за последние годы – и особенно на уровне первых этажей, что, собственно, и мог видеть притиснутый к компостеру Иван Павлович. Новые вывески, новые лавки, кафе, новые люди, не очень понятные Ивану Павловичу... Впрочем, попадались и другие, из его времени – а в троллейбусе и вовсе ехали только такие. Троллейбус – это вообще вне перемен в течение жизни, это для каждого – постоянное. У кого-то состарилась мама, дети подросли и разлетелись в дальние края, внуки народились, зять десять лет деньги копил, да так квартиру и не купил, брата убили в Цхинвале, племянник женился и развестись успел, и снова жениться... а троллейбус все катит, как в шестидесятые, в семидесятые, в восьмидесятые – те же маршруты, та же публика, те же контролеры. Меняется лишь плата за проезд.

У Литейного люди схлынули у передних дверей, и на секунду, пока не зашли новые пассажиры, там стало свободно, даже пусто. Взгляд Ивана Павловича упал на открывшуюся заднюю стенку водительской кабины – и он вдруг вскрикнул. Стоявшие рядом взглянули удивленно и встревоженно, дружно отодвинулись на шажок. Но ему не было до них никакого дела...

То ли водитель – или его напарник – был большим эстетом и любителем недавней старины, то ли наоборот, нисколько не интересовался художественным оформлением кабины и сохранил его в том виде, в каком получил от предшественника, – это ведь неважно. В любом случае прямо на Ивана Павловича с так хорошо знакомого ему, чуть выцветшего календаря пятнадцатилетней давности смотрели те самые, неповторимые, бездонные, получившиеся на фото аквамариновыми глаза. Из прошлого обращалось к нему лицо с нежным овалом, пухлые, чуть приоткрытые губы, слегка вьющиеся черные волосы. Сомнения не оставалось – это была она. Она... Все то немногое, что осталось в этой жизни, отдал бы, лишь бы не знать этого лица, не видеть никогда, не вспоминать – или же иметь перед глазами каждый день и час – но живое, любящее, любимое...

Он рванулся к выходу, но поднимающиеся в троллейбус люди затолкали его обратно с обычными в таких случаях репликами:

– Спать меньше надо!

– Ишь, залил глаза с утра пораньше!