Черный ворон

– Что пришла? – не оборачиваясь, спросила мать.

– Как... как все было?

– Было? – Мать повернула к ней лицо, и Ада невольно зажмурилась – до того страшным было это лицо. – Знать тебе этого не надо.

– Но скажи хоть – отторговала?

– Ее уже не отторгуешь. Но детей, внуков ее – да, отторговала.

– И что же будет теперь? – упавшим голосом спросила Ада.

– Будет то, что будет. Она... у нее своя судьба, свой владыка. Главное тебе – не мешаться. Исправить ничего не сможешь, только вконец испортишь. Матерью будь покладистой, своей воли не навязывай, она другой волей жить будет, поумней твоей. Что попросит – дай, потому что просить она будет только того, что нужно ей, не из каприза или прихоти, и, если не дашь, сама возьмет. Тогда всем хуже будет. Не брани ее – не она виновата. Против себя не настраивай – не ее настроишь. Это ты запомни, запомни хорошенько. Я помогу. А вот про то, кому дочка твоя посвященная, ты забудешь. Это тоже я помогу. А потом уеду.

– Нет! – воскликнула Ада.

– Уеду. Нельзя мне здесь больше оставаться. Ее видеть нельзя. Ада заплакала.

– Мама, мамочка! Что же с нами-то будет?

– Разное будет. Ты жить будешь беззаботно, весело, молодой останешься до глубокой старости, человека встретишь, во всем тебе подходящего, но мужа не бросишь, не захочешь.

– А он, Сева?

– А, твой-то, отбайло? Долгая жизнь и у него будет, но болезная, невеселая. Тело сохранит, а ум потеряет. Семью сохранит, а дом потеряет. Чины, звания сохранит, а дело жизни потеряет.

– Никитушка?

– Никитушке счастье будет обманчивое, отравленное. Печалью главной отравленное...

– Какой печалью?

– Что мужчиной родился – Ада вздохнула.

– А она?

– Про нее говорила уже. Своя у нее дорога.

– И ничего-ничего уже не сделать? Мать наклонилась к ее уху и зашептала:

– Есть путь. Только негоже мне, потомственной викке, и говорить-то про это. Ада напряглась.

– Ты, как я уеду, можешь ее в церковь отнести, окрестить. После того она долго болеть будет, страшно, на всю жизнь калекой останется. И жизнь будет у нее недолгая, тяжелая. Но Рогатый власть над ней потеряет. Только непременно ты сама должна в церковь отнести, добровольно. Если Клава тайком окрестит – ничего не изменится.

– Ой, мама... Страшно как! Болезнь, уродство, ранняя смерть... А если не окрещу?

– Благодетель ее своими заботами не оставит. Все у нее будет, к чему человек стремится, и в изобилии. Ум, здоровье, красота, сила. Удача небывалая будет... Только решать сейчас надо. Потому что какое решение ни выберешь, про то что было и второе, забыть придется. А это можно, только пока я здесь.

– Дай папиросочку!

Ада курила, смотрела в окно, барабанила пальцами по подоконнику.

– Нет, – решительно сказала она. – Не будем крестить.

Вечером Захаржевские узнали, что, привезя их из клиники домой и возвращаясь в гараж, Боря Руль не справился с управлением, выскочил на встречную полосу и столкнулся с грузовиком. Руль погиб на месте, ЗИМ превратился в груду железа, а водитель грузовика лежит в больнице в глубоком шоке.

– Ужас какой! – прошептала Ада, округлив глаза. – А если бы это было, когда мы там ехали?

Что-то в ней неуловимо изменилось. Это заметили и Клава, и Никитушка, и даже сам академик. Но словами определить не мог никто.

"Тут физиология, – решил Всеволод Иванович. – Матерью стала, заземлилась, так сказать, естественным образом. И хорошо – меньше блажить будет".

На другое утро, когда академик отправился в институт, а Ада и Клава вышли на прогулку с Никитой и девочкой, к дому подъехал грузовик с крытым белой фанерой кузовом. Проворные немногословные грузчики в черных халатах стали выносит и загружать какие-то сундуки. Ада, сидевшая с коляской в том же дворе, сообразила, что происходи _ лишь в тот момент, когда из парадной вышла мать с большой сумкой и зонтиком.

– Мама! – крикнула Ада, устремляясь к ней через детскую площадку.

– Прощай, дочка! – крикнула в ответ Анна Лавыдовна и, не замедляя шага, забралась в кабину грузовика.

– Постой!

Грузовик тронулся. Ада застыла, не добежав до него несколько шагов.

Она смотрела вслед, пока грузовик не скрылся за углом соседнего дома. Потом она вернулась к коляске.

– Ну и пусть, раз так! – громко сказала Ада. – Верно, дочка?

Она заглянула в коляску, и ей показалось, что девочка улыбается.

Академик, узнав, что его обожаемая тещенька отъехала наконец в свой Нежин, хоть и немного странным порядком, вздохнул с облегчением.

– Теперь придется искать няню, – озабоченно сказала Ада.

– Найдем, – бодро ответил муж и почти без паузы добавил: – А дочку я решил назвать Татьяной. В память моей мамочки. Светлая была женщина.

Ада наморщила лоб. Помнится, они с матерью едва ли не год назад выбрали совсем другое имя и между собой так и называли еще не родившегося ребенка. Но какое имя? Нет, решительно не вспомнить...

– Пусть будет Татьяна, – сказала она и чмокнула академика в щеку. – Ведь ты же, котик, главный в доме. За тобой всегда последнее слово.

– Нет, ну если тебе не нравится... – начал капризным тоном Всеволод Иванович.

– Танечка? Ну, что ты, котик? Очень нравится!

XIV