Черный ворон

Первые месяцы она жила в комнате с Нинкой из Выползова и вологодской Нелькой. Те любили жить широко, весело, с музыкой, вином и мужиками. Поначалу Танька участвовала в их мероприятиях — подсаживалась к столу, выпивала рюмочку-другую портвейна, танцевала с кавалерами соседок, пока тех не развозило и они не начинали вести себя, как парни в клубе. Тогда Танька брала книжку и уходила в комнату отдыха или на кухню. Нередко какой-нибудь назойливый ухажер доставал ее и там, и тогда Танька стучалась в «келью». Ее впускали и тут же запирали дверь.

«Кельей» на их этаже называли двести восьмую комнату. Здесь особняком от всех жили две подружки, Оля и Поля — обе низкорослые, плоскогрудые, кривоногие и удивительно высоконравственные. После работы они запирались на ключ, выходя только на кухню и в туалет, смотрели взятый напрокат телевизор, вязали, играли в шашки. Разговоры их делились на светские — кто с кем гуляет, кто как на кого смотрит; производственные — кто сколько наработал, и кому сколько заплатили; и деловые — о выкройках и кулинарных рецептах. Книг они не читали, музыку слушали только по телевизору и презирали всех мужчин, за исключением Валерия Ободзинского.

С ними было спокойно, но нестерпимо скучно. И все же, тщательно все взвесив, Танька собрала вещички и, заручившись согласием Оли и Поли, перебралась в «келью».

Мужчины, окружавшие Таньку, не вызывали у нее никакого интереса. Знакомые ей сверстники были почти все ниже ее ростом, грязные, прыщавые, с длинными сальными волосами, по-идиотски развязные или дебильно-застенчивые, умеющие связать два слова разве что цепочкой матерной ругани, тупой и однообразной. Мужики постарше, те, что уже отслужили в армии, были немногим интереснее — может, говорят поскладнее, зато и пьют больше… И все чем-то похожи на Виктора. И от всех несет потом, перегаром, немытыми ногами. Неужели же Андрей Болконский, Артур-Овод или тот, другой Артур, из «Алых парусов», благородный Скарамуш и отважный капитан Кольцов, ну, на худой конец, Пьер Безухов — неужели все они только выдумка писателей? — спрашивала она себя, бродя по улицам…

— Черт возьми, ну и корма! — произнес позади нее восхищенно-насмешливый мужской голос. — Девушка, вы сегодня что делаете?

Она вспыхнула, развернулась, готовая дать отпор очередному хаму — да так и застыла с открытым ртом.

Перед ней стоял высокий, красивый мужчина лет тридцати пяти, в кожаном пиджаке, в очках со стальной оправой, с аккуратной каштановой бородкой. Но Танька остолбенела не от его внешности. Увидев перед собой ее еще детское, пухленькое, пылающее гневом личико, этот холеный красавец вдруг покраснел, смутился, отвел глаза…

— Извини меня, девочка, — пролепетал он.

— Вы всегда так знакомитесь с девушками? — неожиданно для себя сказала Танька.

— Вообще-то нет, — сказал мужчина. — Разрешите представиться — Ковалев Евгений Николаевич.

— Татьяна Валентиновна, — сказала Танька и добавила: — Ларина.

Ей ужасно не хотелось называть этому человеку свою неблагозвучную фамилию, и она сказала первое, что пришло ей в голову.

— Совсем как у Пушкина, — улыбнулся Ковалев.

— Не совсем. У Пушкина Татьяна Дмитриевна.

— О-о, вы знакомы с «Онегиным»? Похвальное и редкое явление. Что ж, барышня Татьяна, позвольте угостить вас мороженым.

В кафе на Садовой они сели за столик и разговорились. Точнее, говорила Таня, а Ковалев ограничивался репликами, вопросами — и все у него получалось как-то уместно, своевременно. Он прочно взял нить разговора в свои руки, сам в нем почти не участвуя. Глядя в его доброе открытое лицо, в глаза с ласковым прищуром, слушая его бархатный голос, она вдруг рассказала этому незнакомому человеку все — и о детдоме, и о жизни своей в Хмелицах, о парализованной старухе, о работе на стройке, об общежитии и подругах… о матери своей, о Лизавете с Виктором, о заветной тетрадочке, о своих мечтах и сокровенных мыслях… Когда она призналась ему, что вовсе не Ларина, а Приблудова. он только улыбнулся и заметил:

— Я тоже не Онегин… Хочешь, я покажу тебе настоящий Ленинград?

— Хочу.