Черный ворон

Дома все, кроме Тани, приняли для бодрости по стаканчику портвейна — настоящий «Агдам», в определенных кругах именуемый «ту-ту», как по характеру воздействия (можно отъехать, как на паровозе), так и по цене (два две, по-английски, стало быть, «two two»). Потом взялись за приготовление жаркого. Ванечке, чтобы не путался под ногами, было дано задание сесть в сторонке и наточить ножи. Впервые в жизни он делал это с удовольствием — иначе он просто не знал бы, куда себя деть от смущения.

В половине девятого сели за стол. В девять Андрей взял гитару. В десять перешли в Ванечкину комнату — в только что отремонтированной гостиной было еще неуютно и грязновато — и затеяли танцы под магнитофон. В половине одиннадцатого Таня собралась уходить, но Нинка с Андреем уговорили ее остаться: мол, завтра все равно выходной, а молодость проходит. Убедили ее, однако, не их доводы, а круглые молящие глаза безмолвного Ванечки. По этому поводу решили продолжить банкет и вновь перешли в кухню.

Ванечка с завистью смотрел, как ловко Андрей с Нинкой хлопают стакан за стаканом, ничуть не смурея, а только оживляясь все больше и больше, как спокойно и совершенно естественно держится бесподобная Таня, одним своим присутствием превращая славную, но вполне обычную вечеринку в нечто небывалое и сказочное — или так только казалось? Ему мучительно хотелось сбросить с себя сковывавшее его смущение, вписаться наконец — и безумно не хотелось опьянеть, замазать тонкое волшебство этого вечера грубым алкогольным колером. Он определил для себя вариант, показавшийся оптимальным: заварил много кофе и принялся пить его чашка за чашкой, сопровождая каждую крошечной рюмочкой коньяку. Ту же схему он робко предложил Тане. Она ограничилась одной чашкой кофе и половиной рюмочки.

В четверть двенадцатого Нинка позвонила на вахту и попросила передать Нельке, что задерживается и что завтрашнее гостевание переносится на неделю. В половине двенадцатого она перемигнулась с Андреем, и они потихонечку ретировались в сторону спальни. Ванечка танцевал с Таней и был этим настолько поглощен, что даже не заметил их ухода. Ему казалось, что от Таниных ладоней, одна из которых лежала у него на плече, а другая — на груди, исходит нестерпимо блаженный электрический ток. А его собственные ладони ощущали под тонкой тканью Таниного платья такое… такое божественное… И ему хотелось только одного — чтобы танец не кончался никогда.

Но мелодия кончилась.

Он умоляюще посмотрел на Таню.

— Можно, я поставлю еще раз?

— Можно, — взглянув ему в глаза, сказала Таня. Они пять раз подряд протанцевали под «Oh, darling» с бессмертного альбома «Битлз» «Abbey Road», среди тогдашних фэнов называемого исключительно «Рубероид».

На шестой раз уставшая Таня отказалась, и они пошли в кухню пить чай. Из-за дверей родительской спальни доносились страстные Нинкины стоны и пыхтение Андрея. Ванечка покраснел и плеснул себе коньяку.

— Вообще-то я заканчиваю филологический, — сказал он. — Хочу писать книги. Как… как Юрий Трифонов. Знаешь?

Этой фразой он, не отдавая себе отчета, хотел, насколько это было вообще возможно, как бы выровняться с ней. Она так прекрасна, а он зато…

— Не очень хорошо. Я читала его «Другую жизнь» и не совсем поняла. Не доросла, наверное.

Ванечка изумленно смотрел на нее. Он готов был биться об заклад, что на факультете и один из десяти «Другую жизнь» не читал.

— А ты вообще из современных кого любишь? «Деревенщиков»? Абрамова, Белова, Астафьева?

— Не знаю. Мне не очень нравится читать про людей, которые живут почти так же, как я. Зачем тогда читать — просто раскрыл глаза и смотри. Я думаю, что про деревенскую жизнь пишут для тех, кто в большом городе родился и из него не вылезал. У нас — что в Хмелицах, что в общежитии — читают много, особенно девчонки, но все больше классику, историческое, про любовь, про другие страны.

— Неужели даже Шукшина не читают? — в некотором ужасе спросил Ванечка. Он писал диплом как раз по Шукшину и, по требованию руководителя, сильно напирал на народность.

— Шукшина? Это который «Калина красная»? Нет, я только кино видела.

— Понравилось?

— Разговор понравился, словечки всякие. А сама история — нет. По мне, если сказка, так пусть и будет сказка, и не надо ее за правду выдавать.

— Почему сказка? — несколько запальчиво спросил Ванечка.