Черный замок Ольшанский

– Есть лосятина, – прибежал Клепча, – видать, кто-то убил по лицензии и сдал в чайную. Повезло, в Минске не достанешь.

– Как в лучших домах Лондона, – сказал Велинец.

В чайной все разместились под скверной копией с картины «Томаш Зан[28] и Адам Мицкевич на берегу Свитязи».

– Обожаю оленей, – сказал Клепча, уписывая мясо.

– Угу, – поддержал Щука, – еще со времен диснеевского Бэмби в кино. Удивительно красивое и благородное существо. Нежное, мягкое.

Я есть не мог. Заказал двести граммов «Беловежской», тяпнул их одним махом, будто последний алкаш, и закурил, ощущая, как потихоньку согревается мое нутро.

Я понимал, что несправедлив, что это их каждодневная работа, – и не умирать же им с голода, – и все равно презирал их. И потому немало удивился, когда полковник пошел и принес себе и мне по сто пятьдесят, сел и вдруг тоже оттолкнул тарелку.

– Не могу. За столько лет не могу привыкнуть. Выпьем, Антон Глебович. – И после паузы: – Ненавижу сволочей… Пока не подохну…

В этот момент Клепча заметил на картине у Зана бакенбарды и вдруг сказал:

– А чего это здесь Пушкин? Разве он был на Свитязи?

– Это Зан, – наверное, слишком резко сказал я.

– Ну, а этот… Зан… разве он…

– Помолчите вы, пожалуйста, – снова оборвал его Щука и только теперь ответил на мой вопрос, заданный еще на Романи: – Бывает и так, что не опознают. Редко, но бывает… Дай бог память, в 63-м или 64-м году писатель ваш один, ну, из этих, молодых да ранних, еще романы исторические пишет, плыл с родственниками по Днепру возле Рогачева. Видит, что-то розовое плывет. Подумал, необычной величины глушеная рыба (вот надо бы этих «шахтеров» из Бобруйска, что ездят рыбу глушить, прижать хорошенько!). Встал на носу и вдруг рулевому: «Вороти!..» Плывет навзничь женщина в розовой комбинации. Ну, вытащили, приехали наши за трупом… Но и до сих пор неизвестно: кто, откуда, как? Может, откуда-то с Урала в неизвестной компании приехала, а может, с Камчатки. Может, утонула, а может… Но всплывет. Так или иначе, а она всплывает, рано или поздно, правда. Так что и ты, парень, не скули. Тяжело, понятно. Но утешься хотя бы тем, что если это убийство, они получат сполна. А уж мы постараемся, все перетрясем.

– Что же, – сказал Клепча, – всю Белоруссию вверх ногами перевернешь? Всех родственников перетрясешь? А те, может, из Эстонии?

– А мы и эстонских перетрясем, – сказал Щука. – Кстати, возьми прижизненное фото да поезди по пригородам. Может, кто-нибудь видел этого человека в компании с кем-то знакомым… накануне.

– А по тому фото? На берегу?

– По тому фото люди подумают, что показываешь актера Овсянникова[29] в роли тени отца Гамлета. Думать надо, хлопец.

Когда машины снова мчались по плиточному шоссе аллеей трехсотлетних могучих ясеней и вязов, Щука вдруг спросил:

– А что за книга, о которой ты говорил?

Я рассказал.

– Показать не можешь? Ага, тогда заедем к тебе домой. А потом… может, с нами на его квартиру съездишь?

– Да… Слушай, он ведь тревожился! Он говорил о какой-то связи с тем старинным преступлением!

– Это могли быть просто нервы. И потом, если бы мы занимались всеми преступлениями, содеянными за миллион лет с того времени, как обезьяна стала человеком, то кому было бы разбираться, кто украл у товарища Раткевича авторучку?

Его грубоватый тон, как ни странно, немного успокаивал меня.

– Так что старинным преступлением займись ты. Ты знаток, историк, тебе и карты в руки. А найдешь что-нибудь любопытное для сегодняшнего дня – тут уже мы всегда к твоим услугам.

– Ты вроде грошового критика, которому подавай сочинения только на злобу дня. А для этого газеты есть.

Мы заехали ко мне, взяли в портфель книгу и покатили к парниковому хозяйству.

И снова была аллея из наполовину уничтоженных лип, и старый дом, и барочные ворота кладбища. На дне спущенных прудов накопилась мутная весенняя вода. А во мне все еще жила робкая надежда, что вот позвоним, вот в глубине квартиры прозвучат шаги, щелкнет замок и заспанный Марьян скажет:

– А знаешь, что считалось у наших предков дурным тоном?

Но никто не выходил на звонок. Мы стояли и долго ожидали, и я слышал, как Цензор Феоктистов, вредная вахтерша, отвечает Клепче:

– Два дня назад послышалось – замок звякнул. Гляжу – человек. Но дверь закрыта. Спрашивает: «Что, там никого нет, бабуся?»

– Какой он хоть с виду, человек этот?

– А такой… ну… вроде немного городской, а вроде и не городской.

Наконец, привели понятых, открыли дверь. И надежда моя сразу улетучилась, а предчувствие беды превратилось в уверенность.

Эльма неподвижно лежала на полу. Здоровенный тигровый Эдгар, увидев меня, жалко вильнул задом. Глаза у него были несчастные и слезились, и он сразу закрыл их. Даже не поднялся навстречу.

В прихожей стоял какой-то резкий и тошнотный запах.

– Он не ездил ни в какое Вильно, – уверенно сказал я Щуке, – иначе бы отвел собак. Он и не думал уезжать больше чем на один день.

– Собак усыпили, – сказал Щука. – В тот же день усыпили. Видишь, остатки еды. И вода не выпита. Но как могли усыпить на столько дней?

– Может, что-то искали? Если за один день не нашли, могли повторить дозу.