Черный замок Ольшанский

…Я открыл дверь и сразу почувствовал, что в моей квартире кто-то есть. Снял туфли и прошел в кабинет. Так и есть: сладковатый сигаретный дым.

На диване, подобрав под себя красивые ноги, сидела и грела руками ступни женщина.

– Зоя?

– Да, ты не ожидал?

– Давно?

– Видишь, только зашла. Ноги окоченели.

Я принес халат и набросил ей на ноги.

– Спасибо. Я столько ходила по этой слякоти. Столько ходила.

Странный был у нее вид. Как будто накапала в глаза беладонны. Зрачки огромные, застывшие. Губы белые, словно она поджала их. Я поначалу испугался было.

– Что с тобой?

– Ничего. Ты хочешь спросить, зачем я здесь? Видишь, приползла. Знаешь, как не очень умная собака. Умные идут за последним в лес. Я только зашла, чтобы отдать тебе ключ. Вот он, на столике.

– А я о нем и забыл, – чистосердечно признался я. – Есть хочешь? Выпить?

– Ничего не надо.

Она умолкла.

– Послушай, ведь я тебе говорил уже и еще скажу: бросим это, оставайся – и все. Только откровенно – слышишь? – откровенно все скажем ему.

– Да нет, – почти беззвучно сказала она. – Не имеем права. Я не имею права. Обман. Ни на что я больше не имею права.

– Перестань себя истязать, – начал я утешать ее. – Ну, случилось, ну, подумаешь… Чушь, гиль какая-то… Покончим с этим, и все.

– Не чушь, – сказала она. – Я и пришла, чтобы покончить. Больше не приду. Вот только погляжу и… Ничего, ты скоро забудешь, что случилось. И ты меня жестоко не суди.

– Да я и не думаю, – улыбнулся. – Ну, давай выпьем немножко «немешанного кадара».

– Давай, – улыбнулась она влажными глазами. – Только давай будем здесь. Никуда не пойдем.

Я расчистил стол от следов ночной работы и поставил на него что было.

– Что ты собираешься делать в ближайшие дни?

– Пока ничего. Дня через три уеду.

– Куда?

– В Ольшаны, по делу. Это под Кладно. Деревня.

– Надолго?

– Недели на три, может, на месяц.

– Ну вот, значит, прощай. Может случиться, что и встретимся. Случайно. Кто знает, где оно, что и как.

– Послушай, Зоя. Я тебе еще раз говорю…

– Не говори глупостей. И не повторяй этого. Сам знаешь, женская слабость. Но только не со мной. Я уже решила.

– Не буду. Хотя мне плохо. Но, возможно, я смогу переубедить тебя.

– Посмотрим, посмотрим…

Странные, странные глаза.

– А что ты эти дни делал?

– Да тут головоломку одну древнюю решал.

– И решил?

– Не совсем. Не до конца.

– Ну, помогай тебе бог. Пусть тебе повезет. Ты же, смотри, возьми теплые носки. Несколько пар. В деревне еще слякоть. Блокнотов пару. Сигарет. Кофе растворимого, потому что там не достанешь. И ручек пару заправь. И пленок возьми для аппарата. И нож. И бритву.

Что-то нарочитое и неуверенное было в этой заботливости. Так, наверное, жена отправляет в дорогу мужа, изменив ему или зная, что непременно изменит, что высший, непреклонный рок неотвратимо ведет ее к этому.

– Все возьму, – сказал я. – У меня список. Я – опытный командированный. И вообще… методичный старый холостяк.

– Не надо тебе больше им оставаться. Слышишь, прошу тебя. Плохо это кончается.

– Ну, конечно, кто женится – у того жизнь собачья, зато смерть человеческая, а кто нет – у того собачья смерть, зато жизнь человеческая, – неудачно пошутил я.

– При нынешних родственных чувствах и смерть не всегда бывает человеческая, – подхватила она.

– Да что с тобой?

– Плачу, – ответила она. – И над тобой. И над всеми. – И вдруг поймала в воздухе выключатель бра, нажала на него.

– Иди ко мне, – голос был хрипловатый и отчаявшийся. – Последнее наше с тобой… мгновенье… Прости меня.

В тоне ее было что-то такое, что нельзя, невозможно было сказать «нет».

* * *

Через час я провожал ее. И сколько ни убеждал ее, чтобы она осталась, сколько ни уговаривал, сколько ни говорил, что завтра сам пойду к ее мужу, она, бледная, только отрицательно качала головой.

– Не провожай меня. Ну вот, я не хотела, чтобы не было этого вечера, чтобы не вспоминал. А теперь я пойду. Я страшно устала.

Мы стояли в подъезде, и, когда в него вошел Хилинский, распечатывая пачку сигарет, она даже на мгновение не оторвалась от меня.

Хилинский, проходя мимо нас, сделал незнакомое лицо. А она, не успел он подняться и на несколько ступенек, припала к моим губам.

– Помни… Прости… Не поминай меня, пожалуйста, лихом. Прощай.

Оторвалась от меня и выбежала в дверь, под дождь, который нещадно поливал весь огромный город, все его мокрые блестящие крыши и голые деревья.

…Хилинский все еще возился с ключом, и я остановился возле него закурить.

– Печальная, – вдруг сказал он. – Горестно-печальная.

– Вам странно? – сухо спросил я.

– Немного, – ответил он. – Не мое это дело, Антон, но я думаю, что знаю людей. И… как мне кажется, она не относится к типу чувствительных. Ту-уго знает, что, как и зачем. Даже когда чулки покупает, даже когда в первый раз поцелуй дарит. Ну, это все же лучше, чем какая-то красотка, которая петуха от кур гоняет «за задиристость»… Опечаленная… Видно, что-то серьезное случилось.

– Это моя бывшая приятельница, – сказал я.

– Одобряю.

– Что бывшая?

– Нет, что приятельница.

– Мое поведение люди когда-то назвали бы предосудительным, – горько сказал я.