Чернышевский

Для этой — несмотря на все свои прорухи — крепко слаженной и недурно оборудованной боевой машины классового господства все казалось достижимым. Для ее действительного упрочения и безбурного существования недоставало лишь одного — окончательного овладения и подчинения себе крестьянской массы. А с этим-то дело и не ладилось. За время своего царствования Николай собирал шесть секретных комитетов для обсуждения крестьянского вопроса. Пятый ив этих комитетов был учрежден в год приезда Чернышевского в Петербург, «для рассмотрения записки министра внутренних дел об уничтожении крепостного права в России». Так выражался историк^{12}. Не следует, однако, думать, что Николай и его министры, учреждая этот комитет, как и все прочие, были движимы не любовью к крепостному праву. Нет! Они любили его. Но положение крестьян неизменно и неустанно беспокоило их. Когда в конце 1848 года петербургское дворянство нашло необходимым заявить готовность поддержать, своего царя в борьбе с революционной Европой, Николай ответил, ему: «Господа! Я не боюсь внешних врагов. Но у меня есть внутренние, более опасные. Против них-то мы должны вооружиться и стараться сохранить себя, и в этом я полагаюсь на вас». Речь шла о крестьянах.

Ложь государства, церкви, школы, ложь усвоенных инстинктивно понятий нигде не могла обнажиться так легко, быстро, беспощадно, как в Петербурге. Сопоставления напрашивались сами собой. Недаром именно в Петербурге возникла под пером самого близкого Чернышевскому поэта поэма, в свое время с неслыханной силой ударившая по сердцам людей его поколения. Помните:

Вот парадный подъезд…
. . . . .
Раз я видел, сюда мужики подошли.
Деревенские русские люди…
. . . . .
Загорелые лица и руки,
Армячишко худой на плечах,
По котомке на спинах согнутых.
Крест на шее и кровь на ногах…
. . . . .
А владелец роскошных палат
Еще сном был глубоким объят…
. . . . .
Что тебе эта скорбь вопиющая,
Что тебе этот бедный народ…
. . . . .
Не страшат тебя громы небесные,
А земные ты держишь в руках,
И несут эти люди безвестные
Неисходное горе в сердцах…
. . . . .
Где народ, там и стон…

В атмосфере царской резиденции противоречия, заложенные в природе внука саратовских и пензенских землепашцев, пробужденные впечатлениями детства, зрели быстро. Под тяжким давлением централизующего полицейского государства элементы сопротивления, протеста, возмущения, бунта крепли и складывались в систему. Очень скоро они прорвали и раздробили без остатка фасад, — благонравие, законопослушность, религиозность протоиерейского сына. Цивилизующая и дисциплинирующая работа государства, церкви, школы и их литературы развеялась прахом. Крестьянская стихия взорвала плотины и все перевернула — не иначе, а именно — вверх ногами. Увезенная из Саратова заповедь гласила: «Чем ниже, тем хуже; чем выше, тем лучше, а на известной высоте все прекрасно». Теперь это звучало так: «Чем выше, тем хуже; а на известной высоте все — невыносимая, возмутительная, оскорбляющая все чувства дрянь». Весь смысл усвоенных до сих пор понятий сводился к следующему: «Две точки поставлены на этом месте; следовательно, вся сила ума должна быть обращена уже на то, чтобы убедить себя и других в красоте и основательности их стояния на этом месте». Теперь стало ясно: все знаки препинания в жизни расставлены безобразно, рукой невежества, глупости и своекорыстия. Все силы ума должны быть направлены на то, чтобы пересмотреть всю эту дьявольскую игру со знаками препинания и всех их сорвать и передвинуть с тех мест, на которых они водружены.

II. БОРЬБА ИДЕЙ

1. В ПЕТЕРБУРГСКОМ ПОДПОЛЬИ…