Чероки

Фернан перебрал книги, бормоча себе под нос: «Ноль, ноль, ноль…» «Ладно, бог с ними, — сказал Жорж, — они и достались-то мне за гроши». «Ну не скажи», — возразил старик. «Да нет, точно», — ответил Жорж. «Все-таки хоть кофе-то выпьешь?» — спросил Фернан. Они выпили по чашечке кофе. «Как у тебя дела?»

— Да так себе, — ответил Жорж. — Ни шатко, ни валко.

— Подыскиваешь что-нибудь?

Жорж неопределенно пожал плечами.

— Я-то уже ничем не могу тебе помочь, — сказал человек. — Никого больше не вижу, ничего не знаю. Ты только прикинь! — воскликнул он вдруг, — я ведь был знаком с Жавелем, хорошо знал Понса, и это я открыл Сапира, и я до сих пор держу в башке все до одного счета Ру-Фласерьера. Да мало ли кого еще!.. Я работал на сестер Джонс, на Гастона д’Аржи, на Поля, и чем это кончилось? Ты глянь на меня — старый хрен, ни пенсии, ни гроша за душой. Вот сучья жизнь, пропади все пропадом, — слезливо добавил он.

— Да ладно, не переживай, забудь, — сказал Жорж. — Что было, то прошло.

Но Фернан снова вскинулся, глаза его заблестели, он торжественно воздел палец:

— А Бенедетти? Совсем упустил из памяти Бенедетти! Ты только посмотри, как я его раскрутил, этого Бенедетти! Тут уж ничего не скажешь!

— Да, верно, если подумать, — согласился Жорж. — Ничего не скажешь.

— А Фред, что у него новенького?

— Фред? — переспросил Жорж. — Фреда я больше и видеть не хочу.

4

А вот и Фред. Фред сидит и смотрит, как двое мужчин у него на глазах жестоко пытают третьего, затем расчленяют его и бросают останки в ванну с серной кислотой. Ими руководит жажда наживы. И они будут наказаны. Еще несколько зрителей, сидящих вокруг Фреда, как и он сам, в полумраке, либо хихикают, либо закрывают глаза. Фред же никак не реагирует на происходящее, это его не очень интересует, он выглядит озабоченным и явно думает о другом. Наконец он встает и покидает зал, хотя до конца фильма остается не меньше сорока пяти минут.

На улице царил холодный и какой-то металлический свет. Фред Шапиро шагал по авеню Ваграм, за его спиной старым потускневшим айсбергом высилась Арка. Это был человек тридцати восьми лет, с носом изогнутым, как проем Арки, и высоким лбом, тем более высоким, что над ним осталось довольно мало волос. Он носил синий костюм из прусского габардина, рубашку из тончайшей белоснежной шерсти в тончайшую серую полоску, галстук из темно-синего шелка с мелким узором в виде белых цапелек с золотисто-желтыми клювами и грубые черные башмаки, какие носят обычно полицейские и священники, только эта модель стоила раз в семь дороже.

Фред Шапиро думал о Жорже Шаве, чем и объяснялась его озабоченность; Жорж приходился Фреду дальним родственником — что называется, седьмая вода на киселе, один из «кузенов», которых регулярно встречаешь летом в домах, полных дядьев и прочей родни. В детстве они вместе строили шалаши, мучили жаб, курили «травку», изобретали секретные шифры. К восемнадцати годам оба очутились в Париже; Жоржа часто видели в обществе Сесиль, Фреда — в обществе Алисы. И в первое же лето они сняли сообща домик на берегу моря.

Песка на пляже не было. Это было скалистое побережье, изрезанное бухточками и заливами, утыканное острыми утесами; прозрачная вода оказалась неожиданно глубокой. Они отправились туда вчетвером да еще прихватили с собой младшего брата Сесиль, по имени Шарль-Анри. Сесиль была блондинкой, Алиса — светлой шатенкой, Шарль-Анри страдал аллергией на морских ежей и носил штаны, обрезанные выше лодыжек.

В то лето Фред изъяснялся либо короткими словами, либо невнятным бурчанием; он абсолютно не желал считаться с другими и был совершенно невыносим. Никто не понимал, что с ним творится. Однажды около полудня он предложил Сесиль пойти с ним к морю. Она согласилась, и они долго шагали по сыпучей гальке, на которой скользили сандалии; Фред вел ее к небольшой каменной террасе, высившейся над морем, где они и уселись молча. Вокруг стояла тишина, только волны у них под ногами шумели, разбиваясь о берег, да где-то кричали невидимые чайки.