Черт

– Это, – сказал он, – цветок моей жизни.

Среди хлама и мусора Света увидела бледную розу, ростом с небольшую женщину, с головой человеческого размера, нежно-розовую, с матовыми лепестками, любым из которых можно было закрыть щеку. Роза была живым существом, заботливо укрытым от опасностей. Ее прятали, как жену в гареме.

– Ее зовут Зара, выводил восемь лет. Русская красавица, – усмехнулся

Станко.

Света оглядела его огромные волосатые руки, сдвинутые брови, заглянула в глубоко спрятанные глаза.

– Любишь русских? – усмехнулась она.

– Женщин, – уточнил Станко. – Они дикие, как газели. Мужчины никогда не гладят им ноги.

– Сочувствуешь, значит, – улыбнулась Света.

Станко тоже улыбнулся.

– Я только показал тебе цветок.

В этот вечер она не могла заснуть. Немцы, конечно, действовали ей на нервы, когда наглаживали своих мужиковатых жен, но не очень. В конце концов, всегда можно что-нибудь предпринять. Немного поворочавшись, она встала, умыла лицо и подмышки, спустилась вниз и села под окном

Станко, глядя в хмурое лицо луны. Через пять минут он вышел и поставил на камень бутылку с двумя фужерами, блестевшими при луне.

– Если я правильно тебя понял…

– Ты все понимаешь, – улыбнулась Света. – И очень хорошо говоришь по-русски.

С этого четвертого дня и до конца отпуска они жили как новобрачные, у которых медовый месяц. Подолгу и вдумчиво занимались любовью. Не торопясь, точно впереди у них была целая жизнь. Свете нравилось, что смотритель продолжает выбивать ей чеки за ужин и делать вид, что они чужие, хотя изображать святош было не перед кем: немцы не вылезали с катера.

– Никто не обнимал меня так крепко, – сказал ей Станко.

Света знала, что счастье мгновенно и надо его ловить. Копить терпение, доходя до ненависти к самому терпению, ждать, молчать, таиться, а потом делать резкий бросок, как на охоте, – и счастье в руке. Там оно обычно и умирает, особенно если стиснуть посильней.

Такова судьба растений, животных и всего живого, не только счастья, все непрочно. Но ее душа-протестантка все равно обнимала его крепко.

– Ты так прощаешься со мной? – спросил он.

– Нет, я приеду в следующем году. Тоже в июне. Дождешься меня?

Он дождется, по всему было видно – он никуда не спешил. На вопрос, о чем он мечтает, ответил, что хочет побывать в космосе. Один на один с космосом, без спутников. А когда Света усмехнулась, мол, кем же тогда он хочет стать, когда вырастет, ответил, что всегда хотел быть никем. Никем и стал. Островом в море. Его сын, которому семнадцать, глядя на него, захотел учиться, такой странной казалась ему жизнь отца.

– С твоей силой и уменьями ты мог бы зарабатывать много.

– Я не для этого, – улыбнулся он.

– Тогда для чего? Для любви?

– Сомневаюсь.

Еще Станко сказал, что он собирает ключи. Ключи – знаки, что все двери тебе открыты. Чем больше ключей, тем больше подвластных дверей.

Наутро, обходя остров, Света нашла ключ величиной с половину ногтя.

Волшебный остров, подумала она. Слишком тут все случается. Причем напрямую. Подумала, что хочет подарить ему что-нибудь, – и сразу сбылось.

За три дня до отъезда Света начала готовиться к прощанию. Стала задумчивой и слегка прохладной со Станко. С наслаждением пила белое вино, много загорала, часами купалась и долго ужинала отменной форелью на гриле. Перестала здороваться с немцами, и те охотно платили ей взаимностью. Хвалила себя за то, что миновала горестей любви. Она пообещала себе, что будет приезжать на остров каждый год и каждый год у них будет медовый месяц, так что ей будет для чего зарабатывать. Она поняла, где пряталось ее лунное счастье и как его зацепить, чтобы не исчезло.

Но Станко одним махом уничтожил все усилия. Обняв на прощанье, он спустился в трюм и принес цветок своей жизни. Поэтому в самолете

Света принялась лить слезы как сумасшедшая, а стюардесса смущенно улыбалась, носила ей соки и воду, а потом убрала розу с глаз долой, сообразив, что пассажирка убивается из-за цветка. Так что страшный цветок Света увидела только при посадке, и вид его подкосил ее окончательно. Если немцев, гладивших своих жен, Света вынесла, цветок сразил наповал. Ей припомнилась вся ее женская жизнь, прожитая напрасно. Никогда она не была женщиной, да и розы, в общем, не заслужила. Роза досталась ей просто так, подарком, авансом, безвозмездно, как любовь.

Она не могла унять слезы ни на таможенном контроле, ни у стойки багажа, ни в такси. Сидела прямая как палка, а из-под темных очков текли струи. Точно она не человек, а река. Слава богу, что у нас не принято спрашивать плачущих: “Are you OK?”1 Со смерти матери она так не ревела, словно выплакивала прошлую жизнь. Прямо с парковки она поехала к Алке, и там слезы внезапно иссякли. Кончились. Алла выслушала рассказ затаив дыханье.

– Только не говори мне, что ты тоже хочешь! Можешь лететь, хоть завтра, но этот остров мой, – закончила Света.

– Почему это? – обиделась Алка.

– Нипочему. Мой – и все. Когда я разбогатею, я куплю его вместе с маяком.

– Со смотрителем, ты хочешь сказать?

– Нет. С маяком.

– Зачем тебе маяк без смотрителя?