Черти

Здание вздрогнуло от далекого титанического взрыва, зазвенели окна. Над ржаными полями, где-то на востоке, вспыхнуло рукотворное солнце, погубив в себе скорую победу коммунизма по всей земле. Никто не видел его в опустошенном голодом и войнами краю, только собакоголовый Петька, оскаливший из ржаных стеблей окровавленную свою пасть, да еще мертвый Трифон Аз, при падении с дрезины сломавший себе шею. Даже Клава не видела созданного ею солнца, потому что безграничный свет погрузил ее во тьму.

Там, во тьме, Клавы долго не было, а потом она увидела, как убитое тело Якова Свердлова несли по улицам Москвы. Она присутствовала в толпе, но никак не могла понять, снится это ей, или она сама кому-то снится. Никто не играл похоронный марш. Толпа медленно следовала за гробом. Шел мелкий дождь. Гроб несли на руках. Было темно и печально, так что хотелось плакать. Покойный лежал в гробу вытянувшись, кожа его была бледна до серости, острая бородка задрана вверх, клох был так прочен, что врачам не удалось сложить руки мертвого Якова на груди. Клава смотрела на спящие, сомкнутые веки умершего, под которыми, как она знала, была только кровь, потому что клох ведь входит в человека через глаза, вместе с осколками стеклышек пенсне, клох разбивает глаза, как с силой брошенные об стену сливы. Я снюсь ему, поняла Клава, вот кто спит и видит сон. Глядя на умершего, она вспоминала о силе, какой наделен был этот худой человек, и ей не верилось, что он может быть мертв. Потом начался похоронный митинг. На митинге выступал тот самый лысоватый мужчина в расстегнутом пиджаке, он снял с головы кепку, хотя был дождь, и смял ее в кулаке. «Ленин», — сказал ей стоявший рядом пожилой прокуренный рабочий.

Ленин стоял на дощатой трибуне, собранной возле гроба. Он начал говорить, и поднял руку со смятой кепкой. Клава смотрела на Ленина, не слушая и не понимая его слов. Говоря, Ленин по-птичьему склонял голову набок и всматривался в молчащую толпу. Глаза его вдруг уперлись в смертельно бледное лицо Клавы. Она испугалась, что Ленин сейчас узнает в ней убийцу своего друга, и вот этот самый пожилой рабочий придушит Клаву по приказу вождя своей узловатой рукой. Но Ленин только смотрел на Клаву, лукаво, с прищуром, даже по-доброму, и от этого взгляда Клаве стало невыносимо страшно, она поняла, что Ленин знает о ней еще больше, чем все ее преступления, он знает о ней то, чего не знает о себе она сама. Лукавые глаза Ленина наводили на нее ужас. Пусть бы делал с нею что угодно, только не смотрел бы так. Только бы перестал смотреть. Клава икнула от ужаса, приготовившись вырвать и повалиться в обморок. Ленин взмахнул рукой со скомканной в ней кепкой и стал подниматься вверх, будто стоял на лифте, на несколько метров поднялся он сквозь морось дождя над застывшей в оцепенении толпой.

— Яков Свегдлов умег, но дело его будет жить вечно! — крикнул он из дымки сыпящихся капель. Вся фигура его объята была тонким, едва различимым электрическим сиянием. — Ибо сила наша вечна! Да здгаствует советская власть!

Все видели, что сила большевиков действительно вечна, несмотря на то, что Яков Свердлов умер. Ведь Ленин стоял высоко над землей, прямо на воздухе. Он картаво выкрикивал с высоты еще какие-то ужасные слова, но Клава уже не понимала их, потому что ее тяжело вырвало, будто камнями, и повалило в непроходимый обморок.

Очнулась она оттого, что призрак Петьки лизал ее омертвевшее лицо влажным теплым языком. Петька отыскал безжизненное тельце Клавы во ржи, на большом расстоянии от места взрыва «Товарища Свердлова», вид у девочки был такой слабый и несчастный, что Петька даже не стал ее насиловать, а стал сторожить. Если Клава умрет, думал он, я ее съем. Если Клава оживет, думал он, я буду продолжать любить ее.

Со стороны истлевшего белогвардейского состава приходили призраки, составленные сплошь из костей, но непохожие на человеческие скелеты, и смотрели на Петьку из высокой ржи непонятно чем, потому что даже черепов на них не было. Петька знал, что призраки не могут видеть его, не имея глаз, однако они определенно понимали, где он есть, и это раздражало Петьку, он слышал, как костяки с шелестом поволокли в стеблях неудобно вывернутое тело Трифона, и боялся, что у него хотят отнять Клаву. На второй день ее нашли вороны и стали кружить над Петькиной головой, отвратительно каркая, каждая из них думала поклевать у Клавы глаза. Больше всего на свете любил теперь Петька эти глаза, похожие на броши из темных драгоценных камней, в поисках их страшного, упертого, сводящего с ума взгляда он раздвигал Клаве пальцами веки, но глаз не было там, одна белая яичная слизь, и это приводило Петьку в такое мучительное бешенство, что он рыл почву и дико выл на протекающие в высоте облака.