Черти

Злотово погибало такой медленной и ужасной смертью, что даже трупы не находили себе покоя. Засевшая в подсолнухах Варвара уже заставляла мертвых плясать у изб хороводами и насиловать собственных еще живых детей, когда ей явилась мать, не то во сне, не то наяву, и сказала: «Ты что же это, сволочь, делаешь? Гляди, я тебе этого не прощу.» Варвара разревелась, поползла стать на коленки перед матерью, но та ни за что не хотела прощать Варвару и не собиралась больше ее любить. Она повернулась уже было уйти, но Варвара вцепилась ей в руку, и тут рука матери надорвалась, отстала от запястья, а вместо крови из раны полезли черви. Варвара вспомнила, что мать ее умерла, никогда больше не вернется, и никогда больше не станет ее любить. Ей стало совсем невыносимо, и она закричала, жутким, нечеловеческим криком, так она лежала на спине и надрывалась, выдирая руками куски из земли, а трупы злотовцев сбивались в кучи на полах изб, как окруженные волками коровы, готовясь к последнему, посмертному бою.

Да если бы и Клава услышала тот крик Варвары, она сразу перестала бы существовать на свете. Но Клава не могла его слышать тогда, зимой девятнадцатого года, потому что пространство сохраняло еще для нее свою дальность и силу покоя, неподвластного страданию, уличные фонари еще светили сквозь сыпящийся снег, и Таня скользила еще самопишущим пером по страницам своего дневника, которому суждено было вечное забвение.

Теперь же, вслед за солнцем весны, большевики строили везде новую жизнь: трупы тронулись по рекам, как битый лед, на невидимых с земли крышах плывущих облачных гор со светлой песней переправлялись в тыл врагу отряды чернобушлатных революционных матросов, Ленин стоял в воздухе высоко над полями, шарф его веял по ветру и мягко-картавые, таинственные слова разносились на многие версты. Новое пространство сделалось временно проницаемо для каждого звука, еще свежее, неустановившееся, оно расходилось под ногами, как трава, изменяясь от одного человеческого представления, и кратчайшим путем в нем была прямая.

Потому Клава пошла прямо на Варвару. Налетел ветер и выпил слезы с Клавиного лица. Клава ударилась в Варвару всем телом и прижала ее к себе. Варвара обхватила руками спину Клавы, ткнулась лицом ей в плечо и заплакала, сперва тихо, мурлычуще, а потом вдруг завыла, совсем по-бабьи, судорожно всасывая тепло чужого тела разинутым ртом. Варварины горячие слезы сразу насквозь промочили Клаве платье и дошли до кожи. Варвара выла, задыхалась душным слезным воздухом и вздрагивала, подталкивая Клаву назад, пальцы ее сжались, натянув платье на лопатках Клавы, ногти вдавились в кожу, но Клава не чувствовала боли, она только жалела Варвару, гладя ее ладонью по выгоревшим, светлым волосам, заплетенным в толстую пушистую косу, волосы те были мыты одними дождями, а коса составлена неровно, потому что Варвара переплетала ее сама, на ощупь.

Наконец Варвара стала вздрагивать слабее и притихла, а потом подняла заплаканное лицо и посмотрела на Клаву, ясные глаза ее так счастливо светились, промытые золотой водой, что Клава зажмурилась от их света.

— Меня Варвара зовут, — сказала Варвара, отирая правый глаз рукою. А левый был не такой мокрый.

— А меня — Клавой, — ответила Клава и поцеловала Варвару в нос.

— Ну вот еще, — возмутилась Варвара, которую никто, кроме мамы, никогда не целовал. — Какие нежности.

Однако было видно, что она совсем не злится. Чистые, небесные глаза ее неспешно рассматривали лицо Клавы, впервые за столько дней Варваре не хотелось вывернуть наизнанку сознательную жизнь, существующую за пределами ее собственной, наоборот, у нее самой возникло глупое желание целоваться. Какое-то время Варвара раздумывала, а потом порывисто прижалась выпуклыми, короткими губами к щеке Клавы. Клава рассмеялась, так легко, как не смеялась еще в жизни.

— Ну чего ты, — застыдилась Варвара. — Сама же первая начала.

— Да ничего, — смеялась Клава, — я просто так.

А на ясные глаза Варвары вдруг нашла тяжелая тень колокольни.

— Вот поп, — грустно пожаловалась она. — Вовсе извел, окаянный.

— Это, может, потому, — нашлась Клава, — что креста на тебе нет.

Она вытащила из-под платья Танин нательный крестик, сняла его через голову и набросила на Варвару.

— Мой на веревочке был, — вспомнила Варвара, вытянув из цепочки косу и поерзав шеей. — Я его выбросила, потому что Бог меня слушаться не хотел. А этот что, с покойника? Холодный.

— Это моей сестры крестик, она и вправду умерла, — тихо сказала Клава.

— Ну, ты не горюй, — утешила ее Варвара. — Теперь я тебе сестрой буду.