Чертог фантазии. Новеллы

— Согласен, — сказал я, обращаясь к наблюдателю, — и вот доказательство справедливости ваших слов. Но если действию огня подвержено лишь зло, то, безусловно, костер необычайно полезен. Однако, если я вас верно понял, вы все же питаете сомнение в том, что оправдаются надежды мира на благотворность огненного очищения?

— Вслушайтесь в разговор этих достойных господ, — ответил он, указывая на людей, сгрудившихся у самого костра. — Быть может, сами того не подозревая, они вас смогут научить полезному.

Там стоял тот грубый человек, с такой яростью вступившийся за виселицу — палач, — в обществе последнего вора и последнего убийцы. Все трое столпились вокруг пьяницы, щедро пустившего по рукам бутылку бренди, которую он спас от уничтожения. Подвыпившая компания пребывала в состоянии крайней мрачности, вызванной мыслью о том, что очистившийся мир неизбежно будет совсем не таким, в каком они жили до сих пор, а потому — местом странным и тоскливым для господ их толка.

— Вот лучший мой совет вам всем, — говорил палач, — как только мы допьем последнюю каплю, я помогу вам троим взобраться на удобный сук ближайшего дерева, а потом и сам на нем повешусь. Нет нам больше места в этом мире.

— Не спешите, друзья, — вмешался смуглый человек, присоединившийся к компании; он был устрашающе черен, а глаза его горели более красным светом, чем пылал костер. — Не надо падать духом, дорогие друзья, вы еще увидите счастливые деньки. Есть одна вещь, которую эти умники забыли предать огню, а без этого костер их ничего не стоит, хоть бы он сжег дотла всю землю.

— А что это за вещь? — жадно спросил убийца.

— Да что же, как не человеческое сердце! — ответил чужак с недоброй улыбкой. — Пока не отыщется способ очистить это вместилище скверны, из него снова явятся на свет и зло, и горе — такие же, как прежде, если не хуже, — а люди приложили столько стараний к их уничтожению! Я простоял всю ночь, давясь от смеха при виде этих хлопот. А мир — даю вам слово — будет прежним!

Сей короткий разговор дал мне пищу для длительных размышлений. Если это правда, то сколь прискорбен вывод, что извечное стремление человека к совершенствованию сделало его посмешищем для сил зла, потому что он допустил роковую ошибку в самой сути борьбы. Сердце — именно в этом пространстве, малом, но не знающем пределов, гнездится порок, а все преступления и все страдания мира всего лишь его проявления. Пусть очистится это пространство внутри нас, и многие из зол, терзающих людей и кажущихся им единственной реальностью, обратятся в туманные фантомы и исчезнут сами по себе. Но если мы, не погружаясь в глубины сердца, будем тщиться понять и исправить наши ошибки лишь немощными средствами разума, то все достигнутое нами окажется призрачным сном, и что тогда толку, был ли костер, столь верно мной описанный, так называемой действительностью, в которой огонь может ожечь палец, или только фосфорическим свечением и нравоучительной притчей, родившейся в моем мозгу.

Званый вечер

Перевод В. Муравьева

Некий мечтатель устроил прием в одном из собственных воздушных замков и пригласил немногих избранных, достойнейших персон почтить его своим присутствием. Эти хоромы, пусть и не столь роскошные, как иные, воздвигнутые окрест, все же отличались сугубым великолепием, какое редко встретишь в земных пределах. Порода для крепкого фундамента и массивных стен была добыта из темной и тяжкой облачной гряды, угрюмо нависавшей над землею подобьем ее плотных, незыблемых гранитов, и провисевшей целый осенний день напролет. Предчувствуя общее мрачное впечатление — ведь его воздушный замок выглядел не то феодальной твердыней, не то средневековым монастырем, не то теперешним казенным домом, а вовсе не обителью услад и отдохновения, как он того хотел, — владелец, невзирая на расходы, решился вызолотить его сверху донизу. Спасибо, под рукой оказалось вдоволь закатного солнца, которым обильно окатили кровлю и стены, и здание стало торжественно-лучезарным; купола и шпили засверкали чистейшим золотым блеском, и во всех ста окнах зажглось радостное сияние, словно и самый замок от души возликовал. И теперь, если людям из низшей юдоли случалось, отрешаясь от мелочной суматохи, взглянуть вверх, они, вероятно, принимали воздушное строение за нагромождение заревых облаков, превращенных волшебной игрой света и тени в подобие причудливого дворца. Для таких зрителей он был нереален, ибо им недоставало доверия к вымыслу. А если б они удостоились войти в его портал, то постигли бы явственную истину, что владения, обретенные духом в нереальности, в тысячу раз реальнее, чем земля у них под ногами, о которой говорится: «Вот это надежно и основательно! — вот это, что называется, факт!»