Чертополох

Пролинг в сущности догадывался о причине: всему виной — какой-то дурацкий «Петроний», тиснувший вчера в «Вечерних Отголосках» свою злую рецензию.

«Нет еще стиля, но уже громадные претензии»… «Вымученные сюжеты, и вечная подражательность в обработке»… «Дешевая философия»…

Да. Все это черным по белому в отзыве «Петрония» о рассказах Ольгина, он же Пролинг.

Бедный автор бросает перо, закрывает глаза и рисует себе наружность своего критика.

— Должно быть, какая-нибудь жирная свинья и даже не в ермолке… Сам, конечно, бездарен, а вот пристроился к газете и мнит себя арбитром искусства… Небойсь и место тепленькое… В редакции берет авансы, а с нашего брата взятки… Знаем мы этих «художественных» критиков…

Пролинг дернул стулом, встал, заходил по комнате и даже замурлыкал вполголоса чьи-то вспомнившиеся куплетики:

Отзыв — то чернее ваксы,
То приятен без конца.
Впрочем, все идет по таксе…

После куплетов стало как будто бы легче. Пролинг спрятал в стол свою рукопись, оделся и вышел на улицу.

II

Осенний петербургский полдень встретил Пролинга мелким дождем и порывистым ветром. Пришлось поднять воротник пальто и нахлобучить шляпу. Бесцельная прогулка по Невскому сегодня не улыбалась, и хотя Пролингу есть еще не хотелось, он все же, спрятав руки в карманы, зашагал в кухмистерскую.

О-хо-хо… Пролинг уже давно работает, но ему не везет. Стоит только пристроиться к какому-нибудь журнальчику, или газете, вперед уже известно: издание прогорит, или закроется «по независящим причинам»…

О чем только он ни писал? Собачьи выставки и малороссийские спектакли, чрезвычайные посольства и дефекты водопровода… Пробовал пускаться на хитрости: свои собственные оригинальные стихи выдавал за переводы из Сюлли-Прюдома и Бодлера. В провинции, случалось, печатали, но известно — какой там гонорар… Да и тот высылали неаккуратно. Переменил несколько псевдонимов… Долгие ночи корпел над идейной четырехактной драмой… Эх!.. А вот обедать ходит в греческую кухмистерскую, да и то не каждый день…

Пролинг повертывался спиной к ветру и сквозь стиснутые зубы ворчал по адресу сытого критика:

— Нет, поглядел бы я на тебя в моей шкуре. Какой бы у тебя стиль оказался? Легко вам на трюфелях-то с ананасами… Эстеты!..

III

Было так приятно после дождя и пронизывающего ветра окунуться в спертый, дымный воздух кухмистерской.

В низеньком полутемном подвальчике тепло, пахло подгорелым жиром и кислой капустой. Большинство посетителей пили чай и над маленькими столиками колыхался теплый пар. Механическое пианино, исполнявшее «Ой-ру», оглушительно трещало кастаньетами. За буфетом стоял хозяин, обрусевший грек, перетирал стаканы и звенел чайными ложками.

Пролинг сел в уголок на свое излюбленное место у пожелтевшей искусственной пальмы и спросил обед.

Здесь, как это ни странно, в чаду и дыму, под треск и грохот кабацких мотивов творил он свои стихи и фантастические новеллы. Часто после скверного обеда, за стаканом остывшего чая, сидел он часами неподвижный, одинокий, улыбающийся своим мечтам, красивым образам, шепчущий звучные рифмы сонетов, не видевших печати.

Красива душа мечтающего. Часто звучат глубокие струны, поют еще неслыханные мелодии. Кто умеет поймать их на бумагу, тот властелин толпы, а кто не умеет, — тому, как Пролингу сейчас, стройная тонкая девушка в черном платье и белом переднике подает на стол жидкий суп, пахнущий вареными тряпками.

— Новенькая, — решил Пролинг, взглянув на девушку и долго, позабыв о суше, следил взглядом за ее фигурой.

Было в ней что-то… Этакое… Рядом с неуклюжей, краснощекой Марфушей, она казалась переодетой маркизой, исполняющей обязанности служанки на празднике в Трианоне.

Когда она после супа принесла Пролингу традиционные битки «по-казацки», он не утерпел и слегка смущенный спросил:

— Вы здесь недавно?

— Второй день, — мягко прозвучал ответ, и ее темные, чуть-чуть печальные глаза поднялись на Пролинга.

«Ой-ру» сменила «Веселая вдова». За соседним столиком громко спорили и стучали крышкой чайника. Пролинг давно уже отодвинул битки, пьет чай, курит и фантазирует.

Кто она? Быть может, случайная шутка природы, в грубой деревенской среде, вырастившей этот тонкий печальный цветок? Или продукт нашей действительности, — девушка с темным прошлым, упавшая до чайной лавки с тем, чтобы завтра ночью выйти на улицу? А может?.. Дочь какого-нибудь неудачника, эмигранта-француза, виконтесса де… Де… Ну, все равно, — героиня романов Терье? Так красив тонкий профиль, такая изящная простота прически, скрытая грация движений…

Пролинг улыбается своей мечте и внезапно его охватывает желание шутки, тонкого и хитрого подвоха: он жестом подзывает девушку и, с серьезным лицом, опустив глаза, спрашивает:

— Combien?

— Quarante, — машинально отвечает девушка и, вспыхнув отворачивается.

Пролинг весело улыбается, платит деньги, застегивает пальто и идет к дверям. Проходя мимо смуглолицего хозяина, он кивает в сторону девушки:

— С обновкой!..