Чертополох 3

Из многочисленных донесений Арвиген знал, что в войске, причём больше не среди несущих на себе все основные тяготы службы 'Карающих', а среди обласканных князем 'Доблестных', всё чаще слышатся разговоры о том, что царедворцам достаются все сливки и все самые лакомые куски с покорённых Амэном земель. В то время как проливающим кровь ратникам перепадают с княжеского стола лишь объедки. Это не было правдой, да только недовольные или затаившие обиду на кажущийся им несправедливым делёж воины будут всегда, и с этим, в общем-то, можно было бы смириться, если б такие обделённые не пытались добиться своего с помощью меча.

Один из таких воинских заговоров был задавлен ещё в зародыше именно тогда, когда Остен, находясь на границе, заманивал в ловушку молодого Бжестрова. Воду мутили 'Доблестные', но кто сказал, что и 'Карающие' уже не замышляют подобного? Тем более что своего кривоплечего тысячника они почитают почти так же, как самого Мечника.

Недаром в войсках ходит поговорка о том, что Коршун всегда приносит победу, и последняя, весьма спорная, стычка с Крейгом ничего не изменила. Для воинов Остен уже даже не столько командир и глава, сколько символ - для поднятия боевого духа армии достаточного самого его появления, а уж первая сотня Олдера, в которую входят лучшие из лучших и вернейшие из верных... Для этих ратников хватит и одного намёка на причинённую их командиру обиду, чтоб они начали бунтовать, требуя справедливости для своего тысячника.

И то, что Остен теперь так резко отделяет себя от царедворцев, будет для его воинов ещё одним доказательством того, что он свой. И за него следует идти в огонь и в воду. А то, что денег и земель у него поболе, чем у некоторых, стоящих у ступеней трона, Высоких, для ратников совершенно неважно. Он свой - и точка.

А это значит лишь одно, Олдер Остен, уже давно прозванный как врагами, так и своими ратниками Коршуном, стал опасен не только для недругов Амэна, но и для самого Арвигена. Ведь заговорщики, к которым он решит примкнуть, усилятся многократно, обратившись в настоящую угрозу. Да только намёков на измену тысячника пока нет, а просто так казнить одного из лучших своих полководцев - слишком большой риск, потому как заменить его вряд ли кто сможет. Вот только управлять им с годами становится всё труднее, да и после поимки Бжестрова тысячник изменился. Князь не мог сказать, в чём именно, но нутром чувствовал эту перемену, и она ему совершенно не нравилась.

Именно это недовольство и привело старого князя на соколятню. В конце концов, если Остен ему солгал о причине отъезда и своих делах, это будет легко проверить... Вернее, раньше было бы легко, а сейчас даже привычное колдовство отнимало у Арвигена уже не мгновения, а годы жизни, которые он теперь привычно отбирал у других. Но, к сожалению, дряхлеющее тело плохо удерживало в себе чужую жизнь, и князь нередко сравнивал сам себя со старыми мехами для вина, в которые что не влей, а всё без толку. С обидной и горькой правдой жизни Арвигена немного примиряли лишь его ловчие птицы - многие попали к нему ещё неоперенными птицами, провели подле него всю свою жизнь и теперь старели вместе со своим хозяином.

Единственные существа, которые его не предадут! Единственные слуги, что будут с ним до самого конца!

Пройдясь по соколятне, Арвиген решил было вначале взять для будущего чародейства Янтаря, но потом решил поберечь одряхлевшую птицу, и выбрал крупного ястреба с говорящей кличкой Разбойник. После чего, посадив птицу на перчатку, вернулся в свои покои.

Охрана осталась у дверей, а вышколенные слуги, повинуясь короткому приказу князя, быстро подготовили всё необходимое и тоже удалились. С Арвигеном остался лишь немой Орхад. Когда-то князь сам лишил тогда ещё молодого Чующего как речи, так и собственной воли, и с тех пор у него не было более послушного орудия, ведь Орхаду можно было даже не отдавать приказы вслух. Он всё понимал без слов, и жил лишь тем и для того, чтобы улавливать и исполнять малейшие пожелания Арвигена.

Вот и сейчас он, ещё до того, как Владыка сделал ленивый жест рукой, уже наполнил кубок подогретым вином и поднёс его князю, а потом помог своему хозяину сесть в кресло и старательно укутал его ноги тёплым покрывалом из нежнейшей козьей шерсти. Ну, а когда Арвиген удовлетворил жажду, немой слуга поднёс хозяину оставленного пережидать на насесте людскую суету ястреба.

Князь посадил птицу на руку и начал бережно оглаживать ей перья. Постепенно под рукою хозяина беспокойный вначале ястреб притих, но как только птица успокоилась, из груди Арвигена выскользнуло тонкое и гибкое, словно бы сотканное из тумана щупальце, окончание которого беззвучно вошло прямо в грудь ястреба.