Чертополох. Философия живописи

В скобках можно сказать, что судьба Кирхнера сложилась трагически: он застрелился в 1938 году в своем швейцарском доме – по мнению некоторых, не пережив критику своих картин нацистами. Впрочем, проверить его отношение к национал-социализму как явлению, к Гитлеру, к новой войне (которая наступила через год после его самоубийства) невозможно – ничего ни антивоенного, ни антифашистского Кирхнер никогда не написал.

Художник Йозеф Шарль (экспрессионист, эмигрировавший в Америку) оставил программное и, пожалуй, единственное социальное полотно экспрессионизма – он написал берлинское кафе, в котором сидят интеллектуалы, а кельнер – внешне похожий на Гитлера – указывает растерянным посетителям на дверь.

Так и случилось. Экспрессионизму указали на дверь, и экспрессионизм ушел.

4

«Новая объективность» была востребована после экспрессионизма (так же точно, как «постимпрессионизм» оказался необходим после «импрессионизма») – для выстраивания объективной картины жизни после бурных деклараций и пустых манифестаций. «Новая объективность» – это прежде всего картины Георга Гросса, Отто Дикса, Феликса Нюссбаума – полотна, которые впервые (после двадцати бравурных лет) показали действительную реальность Германии – разбомбленные улицы, жирных богачей, обездоленных тружеников.

В России такого честного рисования в годы Сталина просто не существовало. Авангарда уже не было – а критики войны и лагерей не было в принципе. Среди сотен сервильных соцреалистов и растерянных пейзажистов на ум приходят Петров-Водкин и Филонов; это внимательные к истории мастера-аналитики, которые работали параллельно с «Новой объективностью» Германии. Любопытно также вспомнить так называемую «неоклассику». Этих художников еще называют поздним «Миром искусства» – Яковлев, Шухаев, Борис Григорьев (художники, малоизвестные до сих пор, все – эмигранты, за исключением Шухаева, который в 1935-м вернулся в СССР и в 1937-м получил десять лет лагерей как японский шпион, затем жил в Тбилиси). Эти немногие – вернулись к точному и не заказному портрету.

В Европе повсеместно снова возникло точное въедливое рисование, строгая, внимательная, жесткая линия, отточенные портретные характеристики.

Возврат к внимательному рисованию, к аналитике, к герою произошел на излете войны – в 1918–1919 гг.

Именно к этому времени относится цикл «Окон РОСТА» Маяковского. Он посвятил работе два года: 1919–1921. По его собственному свидетельству, в эти годы спал мало (выполнены сотни плакатов, это каторжный труд), под голову клал полено – чтобы «не заспаться», на твердом спится хуже. В эти же годы начал серьезно работать Георг Гросс – и тоже создал образ рабочего, перекликавшийся с образом, созданным Маяковским. Если рассматривать серии Гросса и рисунки Маяковского – то можно найти поразительные параллели. Это художники сходного темперамента, и в их манере много общего.

Маяковский обладал исключительно твердой, не знающей колебаний рукой – такую бестрепетную линию могли провести Матисс и Пикассо, Модильяни и Гросс; но, вообще говоря, такая отвага в линии – редкость. Отвага и уверенность в линии возникают лишь в одном-единственном случае: когда художник знает, зачем он рисует.

В случае Маяковского это было предельно ясно.

Маяковский ненавидел войну. Маяковский презирал империю и империализм. Маяковский предметно презирал Российскую империю и ее колониальную политику. И Маяковский любил революцию, которая (так он верил) положит конец всем войнам. Он верил в объединение угнетенных, которое положит конец власти империалистов, затевающих войны ради своей выгоды.

Революция (так считал Владимир Маяковский) отменит войну угнетенных друг с другом.

Да здравствует революция,
радостная и скорая!
Это —
единственная
великая война
из всех,
какие знала история.

Ради этой победы над империализмом Маяковский и взялся за перо и за карандаш.

Ценность произведения измеряется по благородству идей, в него заложенных, и последовательности в отстаивании этих идей – и идеи, которые отстаивал Маяковский в «Окнах РОСТА», исключительно благородны: он боролся с голодом, с интервенцией, с разрухой, он призывал поддерживать нищих и помогать сиротам. Коль скоро в послевоенной России простые истины воспринимались плохо, требовалось повторять простые вещи по многу раз. Он и повторял. А то, что уставал от рисования – так это неизбежно.

Он даже солнцу жаловался (см. «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче»):

Про то,
про это говорю,
что-де заела Роста,
а солнце:
«Ладно,
не горюй,
смотри на вещи просто!
А мне, ты думаешь,
светить
легко?
– Поди, попробуй! —
А вот идешь —
взялось идти,
идешь – и светишь в оба!