Чертоцвет. Старые дети<br />(Романы)

Мысли у Роози становились все длиннее и длиннее, и вместо обычных носков она стала вязать теперь такие чулки, в которых мог полностью уместиться черенок от вил. Ступни — большущие, впору здоровенному мужику, а сами чулки узенькие-преузенькие, разве что тщедушному ребенку сгодятся. Скоро целый мешок из-под картофеля был полон негодных чулок, связанных Роози, семье же зимой нечего было надеть на ноги. Тогда Эва выуживала со дна мешка чулки, связанные в минувшем году, распускала нитки и вязала заново. Это приходилось делать тайком, чтобы Роози, случаем, не увидела, как уничтожается ее работа. Она так любила похвалиться перед деревенскими бабами — дескать, без нее все виллакуские ходили бы босые, зимой за порог было бы не выйти. Ну как лишишь человека его единственной радости? Эва даже Яве не признавалась, что все Роозины вязания шли прахом.

Желания Роози становились все более странными. Она говорила, — дескать, не в старое время живем, чтобы носить мрачные серые цвета. Эве пришлось продать черных овец, а летом выбеливать шерсть на солнце, чтобы выкрасить ее потом в ярко-красный. Лавочник из поселка то и дело заказывал в городе красную краску, поскольку виллакуские покупали ее пачками.

Когда Роози в свое время с помощью доктора оправилась настолько, что могла сидеть на стуле, Иоханнес и Эва почувствовали было облегчение. Человек словно вернулся к жизни. Они стали придвигать больную вместе со стулом к окну — всегда кто-то проходил или ехал по полю, было на что посмотреть. Иоханнес, который днем заходил в избу лишь пообедать, помогал перенести Роози к столу. Ничего, как-нибудь справимся, утешала себя Эва. Время шло, и сидение на одном месте стало надоедать Роози. Деревенские ребятишки, которые иной раз собирались под окном и, переминаясь с ноги на ногу, не в силах побороть любопытство, смотрели на бледное лицо больной, тоже досаждали Роози. Дети показывали на больную пальцем, шептали что-то друг другу на ухо, кто-то смеялся, и Роози воспринимала это как издевательство. Однажды Роози вышла из себя, стала громко плакать и приказала Эве тотчас же перенести ее за шкаф. У Эвы чуть руки не отвалились, когда ей наконец удалось оторвать стул вместе с больной от пола.

Шатаясь под тяжестью ноши, она все же добралась до угла, где в зашкафной темноте Роози рассчитывала обрести покой.

Вскоре Роози удалось преодолеть плохое настроение, и Эве снова пришлось таскать стул с больной с места на место. Теперь Роози захотелось быть у плиты, у нее появилась страсть к стряпанию, рука сама собой тянулась вперед, чтобы пододвинуть сковородку или приподнять крышку котла. Однако никакой пользы в этом деле от псе не было, и Роози не оставалось ничего иного, как наблюдать за действиями Эвы. Взгляд больной был прикован к рукам Эвы, и Эва думала, как, вероятно, трудно было в старину работать в имении под надзором погонялы. Пальцы Эвы под взглядом Роози становились деревянными, ложки и кружки норовили выскользнуть из рук и упасть. Неловкость Эвы забавляла Роози. У тебя руки словно из теста слеплены, без костей, смеялась она.

Иногда Иоханнес помогал вынести Роози утром во двор. Свежий воздух полезен каждому больному. От человека, если он не видит солнца, начинает нести затхлостью.

Не дай бог, если в этот день начинал накрапывать дождь.

Утрамбованный кусочек земли возле крыльца тотчас же становился скользким, как в гололедицу. Ступеньки, но которым Эва обычно с такой легкостью взбегала испускалась, теперь вырастали в стену, через которую было почти невозможно перенести Роози так, чтобы ее неподвижные ноги не зацепились за край ступеньки. Каменные плиты в сенях со временем осели, завалились, и Эва, стонущая под тяжестью ноши, вынуждена была очень медленно, по пядям, продвигаться вперед, чтобы не упасть.

Роози стала до того зябкой, что случись ей чуть-чуть промокнуть под теплым летним дождиком, как она начинала дрожать, как в лихорадке, зуб на зуб не попадал, сразу же приказывала затопить плиту. Эве приходилось придвигать стул к самому очагу. Однажды раскаленный уголек упал Роози на ногу и прожег чулок. Роози пронзительно взвизгнула. После Эва смазала обожженное место свиным жиром, однако оно все же вздулось, стало гноиться и никак не хотело заживать. Ява не раз приходила на Виллаку, чтобы приложить к ноге Роози травы и сделать перевязку.

Поднимать Роози становилось для Эвы с каждым разом все непосильней. Больная отнюдь не была перышком — дунь, и поднимется в воздух. Роози вместе со стулом весила больше, чем мешок соли. Чем чаще Эва перетаскивала Роози из одного угла в другой, тем тяжелее, казалось, ома становилась. Порой у Эвы появлялось ощущение, будто руки у нее вытянулись и пальцы висят где-то на уровне икр.