Чертоцвет. Старые дети

Однажды Ява с утра надела праздничную одежду и нарочито медленным шагом пошла через россаский двор. Как и следовало ожидать, Якоб подошел к ней и стал расспрашивать, куда это она собралась. Ява ответила: идет в поселок рассказать жандарму про дело с шкафом.

Тут в свою очередь взбесился Якоб. Ява обрадовалась — что-то сын и от нее унаследовал, и он может принимать быстрые решения. Любо было смотреть, как Якоб ринулся в избу, один выволок оттуда шкаф на свет божий, чтобы столкнуть этот хлам с крыльца.

Ява и не думала о своей праздничной одежде — с деловым видом она притащила из хлева охапку сухой соломы и запихала ее внутрь шкафа.

Вблизи от построек нельзя было разводить огонь. Время весеннее, земля, правда, еще мерзлая, но крыши совсем сухие. Лед на болотных яминах стал хрупким и не держал, так что болото в расчет не шло.

Якоб вывел из конюшни лошадь. Благо, дровни с зимы валялись во дворе, они пригодились для перевозки шкафа.

Ява помогла своему старшему сыну погрузить шкаф на дровни.

Вероятно, и другие обитатели болотного берега заметили, что во дворе происходит что-то необычное.

Когда дровни выскользнули из ворот, по пятам понукающего лошадь Якоба отправилась целая толпа. Хозяин Россы размахивал кнутом, лошадь тянула, но от солнечного тепла дорогу развезло, и полозья застревали в грязи. Ионас и Матис подталкивали дровни сзади. Юула, как жеребенок, скакала через лужи. Самый младший сын Юстины — Юхан, который в раннем детстве плюхнулся в болотную ямину, тоже стал уже походить на человека. Он пихал Ионаса, толкавшего дровни, и громко смеялся. Кто знает, насколько он понимал происходящее, вероятно, ребенок просто радовался тому, что кончилась длинная темная зима, когда надо было сидеть дома. Ручейки переливались и сверкали на солнце.

Шаг Явы стал особенно легким, ей казалось, что она вот-вот взлетит. Конечно же она отчаянно устала от долгих ссор и борьбы, но теперь благополучный конец был виден.

Народ с нижней Россы тоже заметил обоз соседей. Следом за Тобиасом вся семья вышла на дорогу и присоединилась к остальным.

По случаю столь торжественного события никто не усидел под крышей родного дома. Даже Яак вышел из баньки. Ява видела, как ее младший сын с удовольствием распрямил спину, сгорбившуюся от долгого зимнего сидения за швейной машинкой.

Единственным, кто отсутствовал, была Хелин.

Ее и дома не было. А ведь ей стоило лишь на миг прикоснуться своими золотыми кудрями к соломе, набитой внутрь шкафа, — и тотчас же солнечные лучи с ее блестящих волос скользнули бы на сухую труху и подожгли ее.

Мужчины, как перышко, сняли с дровней шкаф и швырнули на черную землю Долины духов. Тут и там ослепительно сверкали последние пятна снега.

Якоб чиркнул спичкой и кинул ее в шкаф.

Яркое пламя на мгновение взметнулось вверх, упало и начало пожирать изъеденный шашелем бок шкафа.

Из полуоткрытого ящика выскользнула серая мышь и помчалась через открытое поле к кустарнику.

Ява заметила, что даже у Ионаса впервые за долгое время рот растянулся в улыбке.

Шкаф горел, весело потрескивая. Это была торжественная минута. Люди стояли вокруг костра и смотрели в огонь.

Ява верила, что в голову им приходили возвышенные мысли.

Хотя бы на миг.

Таллин, 1972–1973.

СТАРЫЕ ДЕТИ

1

Мирьям болтала ногами, теплый ветерок ласкал ее голые пятки. Ох вы, мои бедные, натруженные, видавшие виды ноженьки, думала она. Подвинувшись немного, Мирьям стала срывать пальцами ног листочки с дерева. Если по черепкам можно изучать историю, то почему нельзя что-то узнать по шрамам? Мирьям осторожно, будто историческую находку, поставила ногу на тот же гладкий от сидения сук, на котором громоздилась сама. Раньше колени ее были всегда израненные или в ссадинах — да и можно ли бегать и носиться без того, чтобы иногда не споткнуться и не грохнуться наземь! Когда человек выбирается из детства, то уходят в небытие и старые ссадины, с годами и раны становятся больше и рубцы остаются надольше. В минувшую зиму Мирьям, катаясь на лыжах, упала коленкой на острый камень. Раз уж ты неуклюжа, то скрипи зубами, терпи. Мирьям привыкла к тому, что ее никто никогда не жалел. Да и у кого найдется в войну время, чтобы нянчиться с коленкой бестолковой девчонки? В тот раз Мирьям пялилась на свою коленку, похожую на маковый бутон, и думала, как бы ей с честью выкарабкаться из этой дурацкой истории. Она крепко перевязала носовым платком зияющую рану, булавкой схватила разодранную штанину лыжных брюк, чтобы морозу не добраться было до пораненной ноги. Так она с трудом дотащилась до дому, нога за это время одеревенела, прямо хоть костыль под мышку. Колено долго не заживало, наросло дикое мясо, и теперь вот остался широкий шрам. Да невелика беда, главное, что ноги ходят. Вот когда она однажды спрыгнула с забора и лежавшие в высокой траве навозные вилы вонзились ей в подошву всеми тремя зубьями, то пришлось хромать целых два месяца. Так и ковыляла — одна нога обута в тапочку, другая — в галошу.

Беда эта случилась давно, еще до войны, на пороге детства, перед школой.