Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века

За несколько лет мельница принесла довольно, чтобы обеспечить семье определенный достаток. Хуан-Рамон взялся за дело с жаром, всегда готов был дать отсрочку клиентам, был энергичен, вездесущ, аккуратен. Мало-помалу, по мере того как приятная и спокойная жизнь развращала его, в нем вновь пробуждалась тяга к праздности и довольству, пошли поблажки самому себе — ближайшие родственники разорения. Довольство! Для какого-нибудь хлебопашца оно заключается в немногом: чуть больше свиного сала и жира в похлебке, время от времени мясо, вволю хлеба, простокваша или молоко — все это отличает зажиточного земледельца от захудалого. Потом приходит пышность в одежде: хорошее платье из гладкого бархата, высокие простроченные гамаши, узорчатая рубаха, широкий пояс с вышитыми шелком цветами, красный жилет с серебряными пуговицами. Хуан-Рамон не мог существовать без этого, и все же ни пища, ни одежда не пробивали такую брешь в его бюджете, как порочная привычка, все более овладевавшая им: привычка пропустить стаканчик в таверне, сначала по воскресным дням, потом в те дни, когда надо было ходить к обедне, и, наконец, в те дни, когда святая матерь Церковь не налагает на верующих подобной заповеди. После возлияний мельник возвращался к себе на мельницу то чертовски веселым, то мрачным, проклиная свою судьбу и горя желанием отвесить кому-нибудь оплеуху. Мелия, увидев, что он возвращается в таком настроении, пряталась. Когда мельник впервые огрел Андреса дверным засовом, парень в остервенении набросился на отца, скрутил его и отбил у того охоту к новым наскокам. Пепона, мельничиха, была сильнее, жилистее, крепче, чем ее муж, она тоже была способна ответить на пощечину той же монетой, — оставалась лишь Миния: жертва привычная и терпеливая. Девочка стоически переносила побои и только иногда бледнела, почувствовав острую боль, — если, например, ей попадало по голени или по бедру носком деревянного башмака, — но не плакала никогда. Соседи знали, как обращаются с ней, и некоторые женщины очень сочувствовали Минии. В толпе на паперти после мессы, когда очищали початки кукурузы, во время престольного праздника, на ярмарках начинали шептаться о том, что мельник залез в долги, что мельница приходит в упадок, что при расчетах за помол безбожно грабят, что скоро ее жернова остановятся и альгвасилы[80] придут туда и наложат арест на все его имущество вплоть до последней рубахи.

Лишь один человек боролся с растущим расстройством этого скромного предприятия и бедного домашнего очага. То была Пепона, мельничиха, женщина жадная, завистливая, скаредная до крайности, упрямая, нрава порывистого и крутого. Встав до восхода солнца, она была неутомима; ее постоянно видели за работой: то, согнувшись в три погибели, она обрабатывала свой клочок земли, то на мельнице торговалась о плате за помол, то быстро шагала босиком по дороге в Сантьяго,[81] неся на голове корзинку, полную яиц, птицы и зелени, припасенных для продажи на рынке. Но что стоят хлопоты и старание, мелочная экономия одной женщины против порочности и нерадивости двух мужчин? За одно лишь утро Хуан-Рамон пропивал, а Андрес за одну разгульную ночь проматывал плоды недельных трудов Пепоны.

Дела в доме шли плохо, того хуже было настроение у мельничихи; положение еще более усложнилось, когда наступил страшный год, год нищеты и засухи; после того как погиб урожай кукурузы и пшеницы, люди стали питаться подгнившей фасолью, засохшими бобами, жалкими, чахоточными овощами, прошлогодней рожью, пораженной спорыньей и поеденной долгоносиком. Как бы вы ни затягивали пояс на животе, вам не представить себе, до какой степени сжимается желудок галисийского крестьянина и как пусто в его ссохшихся кишках в подобные годы. Болтушка с капустой, сдобренная кусочком прогорклой свиной кожи, и так день за днем: ни мяса, ни чего-нибудь иного, что приносит жизненные соки и придает силы телу, нет и в помине. Картошка — хлеб бедняков — тогда еще была малоизвестна, потому что, уж не помню, говорила ли я, то, о чем пойдет мой рассказ, случилось в первое десятилетие девятнадцатого века.