Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX — начала XX века

Песни горних высей, мелодии которых ласкают слух в минуту высшего благоговения и экстаза; песни, которые воспринимаешь душой, но губы не в силах повторить ни звука; беглые ноты далекой мелодии, едва различимой между стихающими порывами ветра; шорох целующейся листвы, похожий на тихий шепот дождя; трели жаворонка, поющего среди цветов, трели, подобные стреле, теряющейся в облаках; оглушительный рокот, имени которому нет, рокот, внушающий ужас, подобно раскатам далекого ненастья; хор серафимов, чья песня лишена и ритма, и размера, неведомая музыка небесных сфер, постижимая лишь воображением, но не слухом; неуловимые, легкокрылые гимны, подобно огненному и звонкому смерчу, поднимающемуся в заоблачные выси, достигающему и самого престола Господа нашего, — все это изливалось тысячей голосов из труб оргáна с такой дикой, необузданной силой и страстью, изливалось напитанное столь дивной поэзией, наполненное поистине фантастическими оттенками и цветами, что человеческими, темными словами описать невозможно.

Когда органист наконец спустился с хоров, толпа, теснившаяся у подножия лестницы, ожила и приблизилась к музыканту. И каждый горел желанием дотянуться до него, взглянуть на него, восхититься им. Напор был так силен и страстен, что священник, возглавлявший службу, испугался не на шутку и приказал своим помощникам, на которых лежала почетная обязанность поддерживать порядок в храме, защитить органиста. Те принялись яростно орудовать дубинками, расчищая проход в толпе, и препроводили органиста к главному алтарю, пред светлы очи сеньора архиепископа.

— Благодарю вас, — неторопливо проговорил прелат, когда музыкант оказался подле него. — Я посетил сей храм с единым желанием послушать, как вы играете. Смею ли я надеяться, что вы окажетесь менее жестокосердным, нежели предшественник ваш, маэстро Перес, который всякий раз заставлял меня проделывать столь трудный путь, чтобы насладиться дивной музыкой Рождественского сочельника, но только здесь, в этой церкви?

— В следующем году, — с готовностью отозвался органист, — обещаю вам непременно доставить удовольствие своей игрой, правда при одном условии: осыпьте меня хоть всем золотом мира, но ни за что на свете я не притронусь к клавишам именно этого оргáна.

— Отчего же? — резко оборвал его архиепископ.

— Оттого… — пролепетал органист, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие и ни единым жестом, ни взглядом, ни гримасой не желая выдать волнение свое, которое, судя по бледному лицу, переполняло его. — Оттого, что инструмент и стар, и плох. С ним я не могу выразить всего, что хотел бы показать.

Паланкин с архиепископом медленно поплыл к выходу в окружении многочисленной челяди, приближенных. Следом потянулись носилки с достопочтенными сеньорами, гордо парили они над площадью, а затем скрывались за поворотами в ближайших переулках. Прихожане мало-помалу неторопливо покидали храм, незаметно растворяясь за его пределами, вот уже появился и монастырский служка; прежде чем затворить на ночь массивные двери, он осмотрел все дальние уголки и закоулки, долгим настойчивым взглядом проводил двух почтенных дам, которые, помолившись в приделе святого Филиппа, осенили себя крестным знамением и двинулись своей дорогой, по переулку Дуэний.

— А вы что скажете, донья Бальтасара? — тараторила одна из них. — Конечно, я уверена. Да, каждый сходит с ума по-своему… Меня в этом уверяли сами капуцины, а уж они-то не станут верить чему попало, без разбору… Говорю вам, этот человечишка никогда в жизни не смог бы сам сыграть того, что мы услышали сегодня… О да, я слушала его много раз в церкви Святого Варфоломея. Там — его приход, оттуда его вышвырнул сеньор настоятель, потому что играл безобразно! Какая гадость, впору уши ватой затыкать!.. К тому же достаточно взглянуть ему в лицо, правду говорят, глаза — зеркало души… Точно! Говорю вам, бедолага… А помнится, маэстро Перес в такой же сочельник, бывало, всех заставлял восторгаться своим совершенным мастерством… Счастливая, смиренная улыбка, а лицо? Светится радостью, такое живое!.. И не молод уж был, а выглядел — сущий ангел… не то что этот! Сполз с хоров, будто его там собаки драли. Лицо бледное, как у покойника, а… Говорю вам, донья Бальтасара, так и есть, истинная правда, говорю вам, здесь не все чисто, вот где собака зарыта…

Не сбавляя шага, живо обсуждая эту последнюю сентенцию, обе матроны свернули с площади в переулок и растворились во тьме.

Надеюсь, уважаемый читатель, мне нет нужды представлять вам одну из говорливых товарок.

IV