Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX — начала XX века

Король Кастилии, отправляясь в поход против мавров, скликал на борьбу с врагами истинной веры цвет своей знати. С обычно тихих улиц Толедо[34] день и ночь доносились воинственный бой барабанов и пение горна; не проходило и часа, чтобы у городских ворот — воздвигнутой еще маврами Бисагры, или Камброна, или у въезда на старинный мост Святого Мартина — не слышались крики охрипших стражников, возвещавших о прибытии очередного рыцаря, который, под своим стягом и в сопровождении конных и пеших ратников, спешил примкнуть к кастильскому воинству.

Пока собирались королевские полки, готовые выступить на границу, в городе не прекращались народные гулянья, пышные пиры и блестящие турниры, а накануне того дня, который его величество заранее назначил для начала похода, был устроен самый последний праздник: вместе с ним заканчивались увеселения.

В вечер праздника королевский замок являл собой необычное зрелище. На обширных его дворах вокруг огромных костров сновали пажи, пешие воины, арбалетчики и прочий мелкий люд; кто, готовясь к бою, чистил коней и оружие; кто встречал радостными криками или проклятиями неожиданные повороты неверной фортуны, воплощенной в стаканчике с костями; кто, слушая хуглара,[35] певшего под гусли романс о былых сражениях, подхватывал припев; кто покупал у паломников раковины, крестики и ленты, которыми они прикасались к мощам святого Иакова;[36] кто громко хохотал над выходками шута, одни разучивали на горне боевые сигналы своих сеньоров, другие рассказывали старинные истории о рыцарских подвигах и о делах любви или же толковали о недавно случившихся чудесах — весь этот адский, оглушительный шум попросту невозможно описать словами.

Над этим бушующим морем, над этой кузней войны, где молоты ударяли по наковальням, и напильники с визгом вгрызались в сталь, ржали кони, звучали нестройные голоса, взрывы хохота, обрывки мелодий и божба, время от времени пролетали под порывами благодатного ветерка далекие гармоничные аккорды праздничной музыки.

Праздник проходил в залах замка, расположенного за вторым кольцом городских стен, и тоже представлял собой примечательное зрелище — не столь фантастическое и причудливое, но более ослепительное в своем великолепии.

На широких галереях — их стройные колонны и резные, легкие, будто кружево, стрельчатые арки запутанным лабиринтом терялись вдали, в просторных залах, где на шпалерах были яркими, разноцветными шелками и золотом вытканы сцены любовные, охотничьи и военные, а рядом красовались боевые трофеи, мечи и щиты, искрившиеся в потоках мерцающего света от неисчислимых ламп и канделябров, бронзовых, серебряных, золотых, свисавших с высоких сводов, крепившихся прямо к стенам, между массивных каменных плит, — всюду парили легкими облачками сонмы прекрасных дам. Богатые платья расшиты золотом; локоны стянуты жемчужной сеткой; рубины пламенеют на груди; пучки перьев, скрепленные кольцом из слоновой кости, свисают с запястий; белоснежные кружева ласкают ланиты — а вокруг колышется веселая толпа кавалеров: бархатные перевязи, парчовые туники, шелковые чулки, сафьяновые сапожки, короткие накидки с капюшоном, кинжалы с филигранной рукоятью и остро наточенные шпаги, вороненые, тонкие, легкие.

Среди этой блестящей, беспечной молодежи, на которую, сидя в высоких лиственничных креслах, окружавших королевский престол, с довольной улыбкой взирали старики, привлекала внимание своей несравненной прелестью одна дама: в то время ее признавали королевой красоты на всех турнирах и судах любви; ее цвета носили самые отважные рыцари, а самые сведущие в «веселой науке» трубадуры в звучных строфах славили ее чары; о ней тайком вздыхали юноши с нежным сердцем; за ней следовали, не отходя ни на шаг, словно вассалы за госпожою, самые прославленные отпрыски толедской знати, собравшейся тем вечером на торжество.

И никто из входящих в число постоянных воздыхателей доньи Инес де Тордесильяс — ибо так звали эту знаменитую красавицу, — несмотря на ее высокомерие и надменный нрав, никогда до конца не отчаивался: одному придавала бодрости улыбка, которую он, кажется, уловил на милых устах; другому — нежный взгляд, вроде бы обращенный к нему; третьему — мимолетная похвала, едва проявленная благосклонность, туманное обещание… каждый втайне рассчитывал, что рано или поздно его предпочтут всем прочим. Но двое в толпе поклонников особенно выделялись упорным, самоотверженным служением — их, по всей видимости, и можно было счесть если не избранниками прекрасной, то, во всяком случае, наиболее близкими к тому, чтобы завоевать ее сердце. Этих двоих рыцарей, равных по рождению, отваге и благородству, принесших присягу одному королю и домогавшихся одной и той же дамы, звали Алонсо де Каррильо и Лопе де Сандоваль.

Оба они родились в Толедо, вместе получили боевое крещение и в один и тот же день, встретив взгляд доньи Инес, воспылали к ней тайной страстью, которая зрела какое-то время в тишине и уединении, а потом обнаружила себя и в речах, и в поступках.