Чёртов палец

Навроцкий отложил газету.

— Мой муж работал на заводе Эриксона. Знаете, тот, что на Выборгской стороне?

— Да, конечно, — кивнул Навроцкий.

Он достал было спичку, чтобы зажечь потухшую сигарку, но, вспомнив, что находится в дамском обществе, положил её назад в коробку.

— Пожалуйста, курите, — заметила его движение дама. — Мой муж… мой покойный муж тоже курил. Я привыкла.

По её лицу пробежала судорога печали. Она вздохнула.

— Примите мои соболезнования, мадам, — посочувствовал Навроцкий.

— Меня зовут Матильда Янсон, — представилась дама. — А это моя дочь Лотта. — Она с умилением посмотрела на девушку, а затем перевела взгляд на князя, чтобы, как тому показалось, проверить впечатление, произведённое на него её очаровательным отпрыском.

— Очень приятно. Феликс Навроцкий, — отрекомендовался в свою очередь князь, стараясь держаться хладнокровно и не выказывать волнения, испытанного им при внезапном появлении лесной незнакомки.

Госпожа Янсон, сделав грустное выражение лица, с минуту помолчала, отдавая, по всей видимости, дань памяти покойному мужу Лотта скромно потягивала кофе, отправляя в прелестный ротик кусочки пирожного. Навроцкий закурил.

— Мой муж был инженером. Мы прожили в Петербурге десять долгих лет, — продолжала рассказывать госпожа Янсон. — Вот Лотта вышла там из института, — всё с тем же умилением взглянула она на дочь, как будто желая окончательно убедить собеседника в том, как нежно любит она своё дитя.

Каждый раз, когда госпожа Янсон обращала внимание князя на дочь, щёчки Лотты розовели от смущения. Навроцкий же, с виду полный невозмутимости, время от времени поглядывал на нее украдкой и не мог преодолеть чувство неловкости: ему казалось, будто она знает о том, что он подсматривал за ней на озере.

— Ну а вы, господин Навроцкий, верно, здесь проездом? — полюбопытствовала мать девушки.

— Я получил в наследство дачу… Отсюда верстах в пяти… Вот заехал взглянуть…

— Ах вот как! Да, места здесь чудесные… И надолго вы к нам?

— Завтра возвращаюсь в Петербург.

Госпожа Янсон понимающе покачала головой.

— А нам было хорошо в Петербурге, не правда ли, Лотта? — обратилась она к дочери.

— Да, мама, — впервые прозвучал голосок девушки.

Навроцкий подозвал официанта и заказал ещё кофе и кренделей для себя и для дам. Будучи в благодушном настроении, он был не прочь поболтать с этими милыми особами, общество которых на время избавило его от меланхолии, следовавшей за ним в последнее время по пятам. Его намерение ехать в Биарриц, на корриду в Испанию и далее в Португалию было продиктовано исключительно той меланхолией, которой умному человеку приходится расплачиваться за неизбежное разочарование в жизни. Но ни Берлин, ни Париж — он хорошо знал это — не могли развеять нынешнее настроение его духа, да и на Биарриц надежд У него было не много. «Там и без меня, — думал он, — полно скучающих снобов». Он присмотрелся к сидевшей напротив Лотте. У неё были слегка волнистые волосы, чуточку вздёрнутый кончик носа и чистая провинциальная красота в лице. Но в ясном взоре её серо-голубых глаз нимало не было провинциальной наивности, сквозь благородную скромность и даже застенчивость в нём проступали задор молодости и сознание собственного достоинства. Это были глаза многообещающей женщины. Он почему-то представил её в ярком чёрно-красном платье, танцующей испанский танец, и решил, что именно такой наряд, несмотря на её происхождение северянки и светлые волосы, был бы ей более всего к лицу. «Мила, что и говорить, но всё-таки ещё ребёнок», — подумал он.

— Ну а теперь как ваши дела? — спросил он участливо госпожу Янсон.

Она взглянула на дочь, и Навроцкий снова заметил печальную тень на её лице.

— С божьей помощью, — сказала она и, немного помолчав, продолжала: — Конечно, после смерти мужа нам пришлось сменить квартиру и изменить наши привычки… — Она с грустью покачала головой, но тут же добавила более бодрым тоном: — Но я получаю небольшую пенсию за мужа… Да вот и Лотта, даст бог, найдёт место.

Лотта опустила голову.

— Правда, в Гельсингфорсе сейчас трудно найти приличную работу, — вздохнула госпожа Янсон. — А Лотта могла бы получить место гувернантки… К тому же она чудно вышивает и шьёт.

Госпожа Янсон и Навроцкий посмотрели на Лотту. Девушка скромно молчала. Замолчала и её мать. Возникшая за столом пауза заполнялась лишь стуком фарфоровых чашечек о блюдца. Вокруг курили и негромко болтали, в открытые двери кофейни время от времени залетали звуки проезжавших мимо экипажей. В окна светило перевалившее за полдень нежаркое августовское солнце.

«Вот тебе случай сделать доброе дело, — думал Навроцкий. — Ты много разглагольствуешь о добре — так делай же его! Сделай маленькое, но конкретное доброе дело. Не лучше ли это всех слов о каком-то великом, но призрачном братстве, слов, остающихся пустым звуком?»