Чёртов палец

— Не такая уж эта Пинчер и злючка, — шепнула Лютик своей наперснице Анюте.

В перерыве, во время проветривания класса, институтки облепили новенькую, как пчёлы яркий цветок.

— Ты откуда? Как тебя зовут? Расскажи о себе! — слышалось со всех сторон.

— Какая она красавица! — сказала Лютик.

— Ну уж и красавица! — скривила губки Анюта. — Видали мы таких красавиц! У неё же дурной вкус Смотри, какие на ней вульгарные ленты!

Окинув новенькую взглядом степного помещика, покупающего на ярмарке лошадь, Лютик хотела что-то возразить, но Анюта её перебила:

— Ничего, завтра она наденет форменное платье и распрощается со своими лентами. Посмотрим тогда, какая она красавица!

Вечером в дортуаре, когда классная дама убедилась в том, что девочки легли спать, и закрыла за собой дверь, расспросы новенькой возобновились.

— Мы будем звать тебя Лёлей! — донёсся до Анюты обращённый к новенькой приглушённый голос кого-то из девочек.

Ещё днём кто-то назвал новенькую первой красавицей в институте, и Анюту до самого вечера неотступно преследовало чувство… нет, не зависти, а досады, как будто по отношению к ней совершилась какая-то великая несправедливость. Все её усилия быть великодушной, бороться с этим огорчительным чувством были напрасны. Она разделась, расчесала волосы, спадавшие до пояса блестящей тёмной волной, бесшумно скользнула под одеяло и, не поболтав, против обыкновения, перед сном даже с Лютиком, утопила лицо в подушке…

2

Близились святки. Бал, устроенный перед разъездом институток на праздники, был в самом разгаре После короткого перерыва объявили вальс, и оркестр, заставив молодёжь встрепенуться, заиграл вступление. Лицеист Степанов, высокий, подтянутый юноша с несколько смазливым, женственным личиком (на него более всего обращали внимание девочки), решительно направился к Анюте через всю залу. Один раз Анюта уже танцевала с ним и видела, с каким восхищением смотрели на них институтки. Ведь и она, и Степанов были превосходными танцорами, и даже сдержанная и сухая Пинчер не поскупилась на похвалу. «C’est parfait! Adorablement!»[3] — долетел до Анюты её отрывистый голос, когда, подхваченная Степановым, она стремительно пронеслась мимо классной дамы. В вальсе Анюта была особенно хороша, и ей не терпелось снова заскользить по паркету в головокружительном вихре, когда раздувается юбка и кажется, что вот-вот оторвёшься от пола и полетишь. Любуясь выправкой шагавшего к ней Степанова, готовясь в ответ на его поклон присесть в реверансе, она уже предвкушала адресованные ей со всех сторон восторги, как вдруг произошло нечто странное: прямая линия, соединявшая её с лицеистом, внезапно надломилась, сам он как-то неловко качнулся и начал отклоняться в сторону. «Куда же он?» — удивилась Анюта, ведь было ясно как божий день, что он намеревался пригласить именно её. Взглянув в ту сторону, куда теперь шёл Степанов, она увидела Лёлю, поджидающую его с приветливой улыбкой. И вот Лёля сделала книксен, Степанов, в белых перчатках, взял её руку, коснулся спины, и они завертелись в круговороте чудного вальса. На мгновение Анюте показалось, что сердце её перестало биться, что оно замерло от нестерпимой боли. С той поры как в классе появилась Лёля, Анюте волей-неволей приходилось делить с ней лавры первой красавицы и все-общей любимицы, но уступать лучших партнёров в танцах было выше её сил! Не успела Анюта оправиться от постигшего её удара, как к ней, с небывалой для него резвостью, подскочил кадет Коромыслов — толстяк, увалень и рохля — и под волшебные звуки «Wo die Zitronen blub’n»[4] увлёк её в самую гущу танцующих. Ноги и руки не слушались Анюту; ей казалось, что и товарки её, и учителя, и приглашённые кавалеры, и даже младшие институтки — все насмешливо и с презрением смотрят на её неловкое кружение с низкорослым и тучным Коромысловым, на предательскую слезу, медленно сползающую у неё по щеке…

Вечером в дортуаре, когда погасили свет и девочки, не желая засыпать, делились друг с другом впечатлениями бала и промывали косточки кадетам и лицеистам, когда Рита с восторгом заговорила о Степанове, назвав его душкой, а Лёлю везучей, Анюта не выдержала.

— Она строила Степанову глазки, завлекала его, вот он её и выбрал, — сказала она.

— Это неправда. Я никого не завлекала, — парировала Лёля.

— Правда! Я сама видела!

— Нет, неправда!

Анюта выскользнула из кровати и, схватив подушку, быстро подошла к Лёле.

Лютик, почувствовав недоброе, тоже встала.

— Это правда! — кричала Анюта, замахиваясь подушкой.

На Лёлю посыпались удары.

— Вот тебе за Степанова! Вот тебе за вальс!

Лёля защищалась, закрываясь от подушки руками, а Лютик стояла возле её кровати и, с удивлением гладя на обеих своих подруг, улыбалась глупой, беспомощной улыбкой.

— Девочки, прекратите! — начала она жалобно умолять их. — Я сейчас расплачусь!