Чертов узел

Схватился пламенем хворост, запылал костер. Сколько их было в жизни, костров, и все непохожи, как люди: ласковые, добрые, вредные, едкие, ленивые, алчные… Этот трудяга, горит и горит себе, не швыряясь искрами, не докучая дымом. Виктор смотрел в огонь и видел смутные обрывки ночного сна: странного, нежного.

К вечеру в ельнике с неглубоким снежным покровом он спугнул стадо косуль. Уловив звук шагов, вожак, озираясь, вскочил. Одна за другой повскакивали козы. Скрываясь за деревьями, Виктор бесшумно опустился на колено, поднял ружье. Его душа была переполнена трепетной любовью к жертвам. И, обмирая от их близости, он спустил курок. Быстро перезарядившись, выстрелил еще раз.

Крупная косуля с длинной шеей, чем-то удивительно похожая на его несостоявшуюся жену, рухнула в снег. Через мгновение до Виктора донесся глухой шлепок пули. «Наповал!» — отметил он про себя. Другая дергалась, лежа на боку и разгребая снег копытцами. Азарта не было. Виктор с места добил подранка и встал.

Та, первая, так странно напомнившая ему снившуюся женщину, лежала, широко раскрыв глаза: блестящие, знакомые. Опять защемило сердце.

Виктор не чувствовал ни греха убийства, ни жалости, ни раскаяния — одно только сострадание за причиненную боль. Ночное видение, воплотившись в некое свое реальное подобие, погасло в душе. Началась обычная работа.

Перетаскав добычу под дерево, он развел костерок, погрел над огнем озябшие пальцы и вспорол ножом тонкую ворсистую шкуру, обнажив красную теплую плоть… Быстро темнело. Наступала ночь. Снег засверкал отражением поднявшейся луны. Виктор бросил на угли окровавленную печень, предвкушая предстоящее пиршество.

Переночевав возле костра, на рассвете он стал выбираться из пади с тяжелым вислым рюкзаком и быстро вымотался, хотя ел мясо.

Подкашивались от усталости ноги, промокшая рубаха липла к спине, стучала в голове кровь.

Раньше усталость порождала озлобление, злоба превращалась в ярость и давала силу. Теперь злости не было. Окружающий мир был полон спокойной и равнодушной доброты: он убивал без злобы и без ненависти отдавал свою плоть. В горной тиши Виктору слышался то ли чудный зов, то ли гул водоворота, затягивавшего в иную — лучшую жизнь. И он, в отличие от бунтовавшего Алексея, готов был отдаться течению и зову, поднять над головой руки и уйти в свою глубь. Он не станет осуждать тех, кто останется в привычном мирке, не станет звать их за собой: в конце концов, их жизнь — их личное дело… Какую-то истину все-таки понял Анатолий Колесников, без страха уходя в бездну. Так думал Виктор, выбираясь к своему шалашу.

7

В начале декабря на Байсаурке появился Жакып. Был обманный солнечный денек, когда после снегопадов и морозов так потеплело, что вовсю капало с крыши и казалось — наступила весна. Высохли южные склоны, благоухали сухой полынью и чабрецом. На верхушках елок, возле избушки, по-хозяйски сидело воронье и лениво каркало. Виктор готовил дрова в запас и азартно стучал топором. Не услышав цокота подков на тропе, он случайно обернулся и увидел всадника за спиной. Лицо его было настороженным, как перед выстрелом, поперек седла лежала трехлинейка.

Виктор вздрогнул, наклонился, поправляя портянку, ощупал рукоять ножа за голенищем, легонько, одним уголком, воткнул топор и вдруг узнал гостя.

— Жакып?

Старик рассмеялся, и сосредоточенное лицо добродушно сморщилось, как мех гармони, обнажились розовые десна, пеньком торчащий вбок длинный желтый зуб.

— Здорово, Витька! Сказали, ты здесь живешь, — гость неуклюже сполз с седла, доверчиво прислонил к крыльцу старую, перемотанную изолентой винтовку. — Слышать-то слышал, а сам еду и боюсь — вдруг охотинспектор, — Жакып залился беспричинным детским смехом. — Ну, как охота, здоровье есть?

Виктор что-то отвечал, серьезно спрашивал о пустяках и как бы видел себя со стороны и над собой посмеивался: две мимолетные встречи не повод для знакомства — правда, так бывает в городе.

Чай давно кончился, заваривать приходилось травы и корни шиповника.

Но был сахар, были пресные лепешки. Гость есть гость — сначала накорми, потом говори о делах.

— Давно не ел сахар! — Жакып обиженно замигал морщинистыми веками, насыпал в кружку полную столовую ложку. Звонко размешивая напиток, пожаловался:- Этот китаец на всем экономит — лепешки да макароны целую неделю.

— Какой китаец? — спросил Виктор.

— Да турпачник, Симбай… Он тебя знает. Я ему в помощники подписался на свою голову.

— Почему китаец? Он же казах!

— Ай, — отмахнулся гость, — все они из Китая, репатрианты.

Жакып правильно говорил по-русски. Лишь изредка, при некоторых оборотах, в его речи чувствовался акцент. Позже Виктор узнал, что он родился в семье директора школы — учителя русского языка, с детства мечтал быть охотником, несколько раз сбегал из дома к промысловикам.