Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии

Не в бровь, а в глаз, блистательно сказано! И разве не о том же самом наедине с самим собой размышляет в камере на гауптвахте герой рассказа «Самоход» — солдат, совершивший под влиянием момента самовольную отлучку, «…в армии командир может тебе приказать исполнить все, на что его фантазия сработает, — хоть в голую задницу себя чмокнуть, а ты… Пожалуйста, жалуйся. Но только после строгого и точного исполнения приказа». И далее неожиданно для себя нехотя признает: «Главное же — в военной системе по-иному нельзя: ведь если каждый солдат вдруг да вместо исполнения конкретно порученного в приказном порядке дела начнет его теоретически „обсасывать“, развалится просто наша армия».

А она и без того ныне близка к развалу. Из-за множества приобретенных еще в советские времена именно отрицательных черт, в третьем тысячелетии доведенных уже «до предельного выражения». Прежде всего она избавляется от самых лучших, под разными предлогами безжалостно выбрасывая их из своих рядов («Заавторство», «Самосуд», «За слабую половину»), либо — в крайнем случае — «жалеет», ссылая в тмутаракань («Адюльтер», «Глоток лимонада „Дюшес“»).

На руководящие посты здесь зачастую выдвигаются люди недалекие, невежественные, грубияны. Для них подчиненный — человек третьего сорта, не ставящийся ни в грош. Под видом «дальнейшего укрепления воинской дисциплины», улучшения службы его не грех обматерить, а то и вовсе поднять на него руку («Почему процесс не пошел?», «Приступ вежливости», «За нечаянно бьют отчаянно»).

Погонная система строго взыскивает за великодушие («Встречай, приезжаем элистинским», «„Трехлитровая“ жена»), зато поощряет послушность, элементарную трусость («Встречный удар»).

Особняком от остальных стоят рассказы, где главные герои — рядовые солдаты, абсолютно не понятые начальством, «не живущим жизнью подразделения»: уже упоминавшийся «Самоход», «Первоисточник». К ним примыкает «Штопор», где действие лермонтовского «Фаталиста» перенесено на территорию российского летного училища времен начала перестройки, в курсантскую среду.

И наконец, много лет пролежавший «в чернильнице», терпеливо ожидавший своего рождения рассказ «Торжество справедливости». Его заголовок закавычен, а сюжет в значительной степени автобиографичен (в меньшей мере на реалиях, заимствованных из собственной жизни, построены «Самосуд», «Заавторство» и «За слабую половину»).