Чертова дюжина

За ширмой умолкли посапывания, и кот перестал играть бахромой.

– Вы Гринько, кажется? – сострадательно морща и без того морщинистый лоб, спросила Ольга Семеновна.

– Да, мы с вами были знакомы на протяжении девяти лет, пока ваша дочь училась в моей школе, – насмешливо ответил он, шумно придвинул стул к дверям и сел.

– Я слышал, что ты вышла замуж за немецкого офицера? – обратился он к Кире.

Кира покраснела до слез и, пересиливая растерянность, ответила:

– Да.

– И счастлива?

Другому Кира вызывающе ответила бы: «Какое вам дело?» Но с Гринько она не могла так разговаривать. Она почувствовала в себе смущение, точно такое же, какое охватывало ее в классе при ответах невыученного урока.

Она молча опустила голову.

– Ну что же, желаю радости… с лихвой, с лихвой, – повторил он, внимательно приглядываясь к Кире.

– Что же вы, Гринько, делаете теперь? – спросила старуха.

– Теперь… На лесопилке работаю.

– А трудно?

– Нет, легко! Вы о Куренкове ничего не слышали? Где он теперь?

– Бог с вами! – испуганно замахала руками Ольга Семеновна. – В одном городе живете и не знаете! Убили его!

– Убили? Немцы убили?

– Русская девчонка убила, – сказала Кира. – Вот из этого револьвера.

Она передвинула на поясе изящную самодельную кобуру и вынула маленький револьвер, тот самый, который когда-то в кухне школьной пристройки Тарас Викентьевич передал Дине.

– Этим? – изумленно сказал Гринько, рассматривая револьвер.

Ширма у кровати заколыхалась. Кто-то сдернул с нее небрежно брошенный пестрый шарф.

– Этим? – повторил он, различая у рукоятки нацарапанные перочинным ножом свои инициалы: «Т.В.Г.».

Послышался громкий стук в дверь. Кира схватила револьвер, сунула в кобуру и, взглянув на Гринько, сказала взволнованным шепотом:

– Вы бы шли домой!

– От греха подальше! – вставила Ольга Семеновна. – А то у нас и так сегодня много гостей, – невольно взглянула она на ширму.

– Руди не любит русских, – закончила Кира и выбежала в сени.

– Иду! – сказал ей вслед Тарас Викентьевич, повернулся, но тотчас же попятился.

Позднее, возобновляя в памяти эту минуту, Тарас Викентьевич не мог вспомнить, что было прежде: увидел ли он знакомые ярко-голубые глаза или сердцем почувствовал, что здесь его заклятый враг. Они встретились лицом к лицу, и так нежданна была эта встреча, что оба на мгновение растерялись.

Первым пришел в себя Гринько. Он повернулся, окинул взглядом комнату и в какую-то долю секунды сообразил, что выход может быть только один. Он бросился вперед, сдернул с двери портьеру вместе с карнизом, окутал ею голову врага, подшиб его, бросил на пол, а сам, пользуясь суматохой, выскочил в сени.

В темноте он тщетно пытался открыть дверь, щеколда, заколоченная Кирой, не поддавалась.

– Я задержу его, – услышал Гринько слова, сказанные в комнате.

– Куда ты, он зашибет тебя! – истерическим выкриком ответила Кира.

Но дверь открылась, и в мелькнувшем свете Тарас Викентьевич увидел фигуру девочки. Это была не Кира. Дверь закрылась, и голос прошептал:

– Я помогу вам. Пустите скорее, я открою.

Девочка схватила деревянный засов. Но было уже поздно. Немец пинком ноги открыл дверь и, наугад несколько раз выстрелив из револьвера, выскочил в сени.

На крыльце уже стучали тяжелые солдатские сапоги обитателей верхнего этажа.

И Гринько поймали, скрутили ему сзади руки, а немец Руди Вальтер в бешенстве плюнул ему в лицо.

В темноте по улицам тихого города, под большим конвоем вели командира партизанского отряда. Вальтер шел сбоку, и Гринько казалось, что он слышит, как радостно стучит в груди его врага сердце, и видел торжествующую улыбку на его губах.

Это была их вторая встреча, и дважды Вальтер остался победителем. Как и тогда, ветреным осенним днем на лесной опушке, так и теперь обстоятельства были на руку Руди Вальтеру, и он ими воспользовался – тогда убежал от командира партизанского отряда, теперь взял его в плен.

Невдалеке от конвоя, хоронясь в тени заборов, пробиралась тоненькая девочка. Она поспешно перебегала улицы, прижималась в углублениях ворот, кралась и ползла.

Чертова дюжина

Над городом занялась заря, и мрак стал медленно редеть. Начиналось весеннее утро. Гринько втолкнули в холодный темный подвал, и он упал у лестницы, тучным телом неловко навалившись на руку.

– Все равно я ничего не скажу вам, бандиты… – шепотом повторил он свою последнюю фразу, сказанную на допросе, и застонал, пытаясь подняться. Он нащупал стену, оперся спиной и сел.

Вот уже пять дней, почти без сна и без пищи, в абсолютной темноте, боролся он за жизнь. По пять раз в день его вызывали на допросы, с ним заигрывали, его пытались обласкать, купить и, убедившись в невозможности этого, избивали до потери сознания.

Его борьба за жизнь заключалась в том, чтобы не поддаться бессилию, тоске, боли. Силой воли он приводил себя в сознание и напряженно искал выход из создавшегося положения. Но первый раз в жизни выхода не было.

Тихий шорох и осторожное дыхание совсем рядом привели его в чувство.

– Тут есть кто? – чуть слышно спросил он, невольно отодвигаясь к стене.

В ответ послышался шепот:

– Товарищ командир, это вы?