Чертовар

Этот Кавель заинтересовал Истинных потому, что сам подался в кавелиты, сам основал собственный толк, или, как чаще говорили, «корабль». Поразмыслив над знаменитой дилеммой и над собственной фамилией, уединился Кавель Журавлев на заброшенном хуторе Брынин Колодец под Вязниками Владимирской губернии и за три года упорных трудов сконструровал перелетную молясину. Именно белый перелетный журавль, стерх, стал основой учения «журавлевцев», именующих себя также и «стерховцами». На их молясине два белых, выточенных из моржовой кости журавля, с неимоверной лаской тюкали друг друга по клюву и все время норовили взлететь. «Кавель Кавеля любил, Кавеля Кавеля… долбил!» — с придыханием бормотали стерховцы на своих радениях. Раз в год, якобы по заповеданию священной книги «Наитие Зазвонное», такие молясины отпускались на свободу, на их место закупались новые, а старые улетали зимовать не то в Южной Индии, не то на Тапробане, она же Цейлон и Шри Ланка; случалось, что весной молясины прилетали обратно. На этот случай, по установлениям Кавеля (Журавлева, понятное дело), нарекшего себя Навигатором, весь «корабль» должен был заранее переселиться, ибо «негоже старого журавля в руки брать». Якобы «перо стерха за тысячу верст» — или «за тысячу ли» — еще в древнем Китае было символом выговора с занесением в личное дело, вот такое перо им однажды уже досталось, — поэтому все журавлевцы были резко настроены против китайцев.

При кочевом образе жизни журавлевцев разыскать таковых Истинным оказалось непросто. В Брынином Колодце их давно след простыл, и лишь гнездовья вернувшихся молясин отмечали места прежних стоянок в Передосадове, Почепе, Новоназываевске и Смердыни; в городе Мухояре на улице Неизвестного Ударника, дом три дробь а, Истинные напоролись на засаду и, как говорится, пришедши по шерсть, ушли стрижеными. Федеральная Служба неделю фрагменты тел сортировала, цельные тела сектанты успели унести. Но после того боя Кавель-ересиарх от журавлевцев отступился, ибо не хотел, чтобы Кавель Журавлев пришил его самого: может, и наступит тогда вожделенное Начало Света, но Глинского-нелегала это не устраивало. Он занялся поиском остальных Кавелей, сумел прикончить единственную среди них пару близнецов, но теперь их старший брат, Тимофей Лабуда, поклялся отомстить Истинным (по профессии он был киллером, к тому же очень дорогим), и гонялся за ними так, как никакая Федеральная Служба не умела, — да и вообще она подобного садизма сроду не санкционировала, толку-то от него — чуть. Кавелю Адамовичу вспоминать не хотелось все эти костяные пепельницы и подозрительные струны, которыми отмечал свой путь вышедший на тропу войны киллер. На его арест был выдан ордер, но всех вольных станичников на Руси не переловишь, очень уж она, матушка, большая. Да и трудно было искоренить обычай кровной мести, исконный в родном селе, в Знатных Свахах: очень уж горячая кровь текла в жилах уроженцев этого села, говорят, при каком-то прежнем царе целую зиму черкесский полк там был на постое. Так что Кавель-ересиарх сам был и охотником, и дичью одновременно.

Однако в похожем положении оказался теперь и Кавель-следователь, хотя из охотников-то его как раз выперли. Жаль. «Истинные», конечно, были самой запрещенной из запрещенных сект. Россия нынче претендовала на звание очень цивилизованной страны и человеческие жертвоприношения в ней были анафематствованы специальной статьей уголовного кодекса и высочайшим указом аж о семи пунктах. Хоть какая-то защита для тех, кто государству ценен. Кавель Адамович с грустью посмотрел на клавишу вызова экстренной помощи: провода, ведшие к ней, Клара тоже отрезала. «Подалась в кавелиты? Или в кавелитки?» — равнодушно подумал Глинский. Ничего в таком предположении не было странного, Клара десять лет была замужем за человеком по имени Кавель. К молясинной коллекции она как будто была равнодушна, знала, что продать эти сокровища почти невозможно, даже пытаться опасно, ибо за каждым экспонатом тут стояла чья-то жизнь, минимум — чья-то свобода. Клара считала, что ни одной молясины Кавель никогда не купил (почти так оно и было). Кто бы продал? У сектантов своё — только для своих.

А все-таки с трупом на Тридцать третьем километре нужно что-то делать, в понедельник начальник-щеповец кабинет предоставит и сразу результатов захочет, знаем мы начальство. Глинский с тоской присел к письменному столу, с тоской отодвинул бесполезный компьютер и развязал тесемки на тоненькой папке. Протокол железнодорожной полиции, акт вскрытия, квитанция из морга, конверт с фотографиями. В него, получая дело на руки, свежеиспеченный специалист по несанкционированным, а потому нераскрываемым убийствам до сих пор не заглянул. Глинский вынул из конверта четыре фотографии, разложил перед собой и в первую минуту ничего не понял. Во вторую минуту не поверил глазам своим, в третью — поверил. Ничего себе — скучная работа. Ничего себе — «без особых примет».

Сфотографированный покойник был негром.