Чертовар

Вергизов беспокойно оглянулся. На юго-востоке, на фоне темнеющего неба, гордо возвышался двухвершинный Палинский Камень — пик повыше Тельпосиза метров на пятьсот, на главной вершине которого твердо стоял незримый простым киммерийцам многобашенный замок графа Сувора Васильевича Палинского, откуда не столь уж давно был увезен во Внешнюю Русь наследник всероссийского престола, будущий цесаревич Павел Павлович Романов. От Палинского Камня до Тельпосиза было верст пятьдесят с киммерийском гаком, но жуткий, отливающий металлом рой в Кракеновом ущелье, хотя там и не жил никто, Мирону очень не нравился. Ближе всего к этому рою, на берегу Рифея, располагалось Сверхновое кладбище, где постоянно обитало человек десять обслуживающего персонала, не считая крошечного причта кладбищенской церкви Луки Елладского. Телескопическим зрением глянул Мирон и туда. К счастью, между черным роем и кладбищем тоже оставался зазор верст в десять.

Так что это за пакость такая?

Мирон заломил правую руку за левое плечо и гаркнул в рукав:

— Стима!

В рукаве затрещали радиопомехи, что-то лихо лязгнуло, словно бы где-то самолет отдал честь парой железных крыльев одновременно, и два луженых голоса ответили:

— Патруль на трассе!

— Стима, — взял тоном ниже Мирон, — ты на юг или на север?

— На север! Прошли Уральское Междозубье, курс — Палинский камень! Высота…

— Стима, высоты тебе хватит. Иди прямо на Тельпосиз и докладывай — что там творится. Я стою на Архонтовой Софии, понять ничего не могу. Не бывает такого, там чертово колесо в ущелье формируется!

Покуда эскадрилья двуглавых стимфалид, подрядившаяся нести патрульную службу на границе Европы с Азией, выполняла продиктованный Мироном маневр, рой в Кракеновом ущелье и вправду стал уплотняться, образуя подобие строго вертикально поставленного, версты в две диаметром, колеса. На улицы Киммериона стал высыпать народ: весть о невероятном зрелище уже разнеслась, причем кто-то немедленно пустил слух о том, что явился на Киммерию новый, на этот раз уже настоящий Хрустальный Звон — тот, первый, был не совсем настоящий, потому что половина народу его не видела, — колесо же видели все. Причем то, что это именно колесо, сейчас было уже ясно, сперва было непонятно, вращается ли оно, но отнюдь не человеческое зрение Мирона Вергизова уже дало ему знать, что это не одно колесо, а два, очень близко расположенных. Колеса стояли под острым углом к течению Рифея, и Мирон первым в городе понял, что вращаются кольца по-разному — одно по часовой стрелке, другое — против нее. Внутри колес просматривались спицы, сходящиеся к центру, где пока что клубился только сумрак, но уже формировалась единая, жуткого вида, ступица, упирающаяся, кажется, прямо в склон Тельпосиза; между тем гора была заметно меньше ростом, чем жуткое сооружение.

— Идем на снижение — лязгнул голос из рукава Мирона, — объект наблюдаем. Подтверждаем: колесо двойное, на каждом ободе укреплено по сто девяносто шесть подвесных люлек. Вращение колес неравномерно, после каждого сопряжения люлек — пауза. Из колеса, вращающегося посолонь, и из колеса, вращающегося противусолонь, взлетают длинные молотообразные предметы и ударяют по сопряженной люльке. После чего следует короткое скандирование, дважды по семь слогов, затем движение колеса возобновляется. Повторяю: идем на снижение…

Если конденсация черного роя в жуткое двойное колесо была совершенно бесшумна, то полет стаи железноклювых и медноперых стимфалид был похож не атаку пикирующих бомбардировщиков, — за тридцать восемь столетий, пробежавших кружными тропами от основания града Киммериона, его никто не бомбил хотя бы просто потому, что не знал о его существовании, — но помнится, упал при князе Взыскуе Миноевиче какой-то метеорит на юге, за Обратом, но без особого шума, бобры потом железо у людей на финики выменяли, а хороший метеоритный металл пошел на Майорские острова оружейникам, понаделали из них кандалов, да и те сбыли московским князьям через офеней, очень уж большие деньги за них Москва посулила. Стимфалиды пронеслись над черепаховыми крышами Киммериона и ушли к Тельпосизу для полного облета и аэрофотосъемки, а Мирон с крыши архонтсовета оглядел прилегающие улицы политического центра города.

Стимфалиды никогда не любили лишнего шума, но сами его все же производили — полетай-ка на ржавеющих и зеленеющих от влаги крыльях, так задребезжишь. Зато сами птицы во всей окружающей природе любили тишину, и поэтому к чудовищному, но бесшумному колесу летели без опасений. Заложили вираж, другой и третий, постепенно отслеживая все подробности происходящего и все детали конструкции.