Чертовар

Фигура на пандусе откинула то, что ей заменяло капюшон, и яростно почесала в затылке.

— Да фургон-то у меня не собственный… Аренда, понимаешь, то, сё… Акцизы, эндеэсы… Опять же топливо дорогое, масло особенное тут нужно — не подступишься…

— Ладно, хрюнё-манё… Заложниками возьмешь?

Начался торг. Богдану все это было уже не интересно, однако когда он расслышал, что в качестве основной уплаты за рейс его теща предлагает вязку-снизку новозеландских колодников, коммунистов с допосадочным стажем, да еще считает, что должна получить сдачу — если другого товара нет, то и астраханские соленые арбузы пойдут, только почему четырнадцать, если колодников восемь — гони все шестнадцать, и с чего это она должна уступать кровные два арбуза, когда им под хороший «ерофеич» цены нет, — Богдан полез в вездеход, отчаянно молотя воздух ногами. Только что они с Журавлевым знать не знали, куда девать этих колодников — а уже, гляди ты, теща из них валюту сделала да еще сдачу… какими такими солеными арбузами…

В итоге Богдан все-таки сообразил, что и он может внести в этот базар хоть небольшой вклад, и отправился за полтора громобоя в рощицу, где уютно дожидались погрузки «фаэтоны» Кавеля Журавлева. К его удивлению Навигатор нимало не удивился.

— Всякий товар можно продать и купить, нужно только найти покупателя. Мне их продали и доплатили за доставку. А без них, скажи, чем бы мы сейчас расплачивались? Хосе, — обратился Журавлев к верному слуге, — проследи, чтоб она среди арбузов гнилых не подсунула. Шестнадцать арбузов, ну даже четырнадцать — это, поди, бочка целая. Будет чем на Новый год питухов опохмелить.

Чертовар в который раз подумал, что жена у него не жена, а золото, а уж теща так и вовсе не теща, а бриллиант «Звезда Африки». Старые лагерницы, кажется, сторговались на чем-то, и по команде Богдана и орда, и примкнувшая к ней чертоварская гвардия стали втягиваться в брюхо «Солодки».

Орда Журавлева составляла тысячу человек с небольшим, армия Богдана — в пять раз меньше народа. Когда стараниями Давыдки передние колеса вездехода вкатились на пандус, Богдан высунулся из окна, посмотрел вперед и вверх, в темноту. Увидеть там он заведомо ничего не мог, но где-то там, в пилотской кабине, находилась сейчас юная девочка Юлиана. Ей-то новозеландские коммунисты были ни к чему. Она заранее оговорила, что принимает участие в боевой операции исключительно в целях мести за отца. Федорова Юлиана Кавелевна шла сейчас в бой не как-нибудь, а именно «За Родину, за Кавеля». Она была дочерью Кавеля, хотя для нее эти слова означали никоим образом не то, что для прочей Руси.

Подошвами Богдан уловил вибрацию: «Солодка» шел на взлет. Вездеход Богдана, ничем не закрепленный, стоял посредине поднятого пандуса как посреди металлического поля; журавлевская орда почла за лучшее подняться на ярус выше; воинство Ржавца, напротив, жалось к вездеходу. В отблесках многократно отраженных прожекторов Богдан рассматривал фигуры согнувшегося под полной боевой выкладкой негра Леопольда, обнимающего что-то большое — ну не иначе, как четвертную бутыль с «луковым счастьем» — Козьмодемьяна, застывшего с керогазом и обширной сковородкой наперевес Фортуната, заправившего за спину самурайские мечи акробата Зиновия Генаховича, окаменевший ряд дружно припавших на одно колено полицейских из Неопалимовской трущобы, кого-то еще, кого-то еще… Очередную фигуру Богдан опознать не смог, и очень она ему не понравилась. В три четверти к чертовару, опустив длинные руки почти до земли, стоял тут человек, которого знал Богдан лишь по описанию. Зато знал слишком хорошо: человек этот находился во всеимперском розыске, фотографию его Богдан видел и на Петровке, когда ездил Кашу выручать с Неопалимовского, и в городской полицейской управе Арясина, что на углу Жидославлевой и Богомольной, и еще где-то.

Богдан только-только собрался навинтить глушитель на любимый револьвер, как стало почти поздно: из рук согнувшегося человека в его сторону уже летело два то ли ножа, то ли сюрикена, — у чертовара не было времени разбираться с этим вопросом, и защищаться пришлось уже иначе, традиционной силой неверия. В воздухе полыхнуло, ножи (то ли сюрикены) превратились в фейерверк расплавленных капель, а ничего нового бросить в себя Богдан уже не позволил, не было у него такой традиции. Еще он успел понять, что человек этот находится тут по делу, что он вполне в своем праве. И что он, чертовар, только что ненароком чуть не угробил союзника. Ну, или тот его чуть не угробил — это уж как фишка легла бы.

— Тимофей, — скучно сказал Богдан, — ты в кого и чем кидаешься? Пулю я бы, глядишь, не остановил, а звездочку твою всегда расплавлю… Не дергайся, Тимофей, мне тебя сдавать некому… Киллер — профессия уважаемая, дорогая, может, и не как офеня, но все-таки. А ты за братьев мстишь, знаю. Мне, с другой стороны, этот остолоп работать не дает. Получается — враг-то у нас один. И самолет тоже я заказывал… А ты кидаешься.