Чертово болото. Она и он (сборник)

Фермеру совсем не хотелось ввязываться в историю: пришпорив лошадь, чтобы умчаться прочь, он попытался ударить палкой Жермена по рукам и вырвать у него узду, но тот успел увернуться и, схватив противника за ногу, стащил его с седла и свалил прямо в заросли папоротника. Несмотря на то что фермеру удалось подняться и защищался он отчаянно, Жермен в конце концов подмял его под себя.

– Трус ты! – вскричал Жермен. – Стоило мне только захотеть, и я бы тебя всего искрошил! Да не в моей натуре причинять людям зло, и к тому же тебя все равно ничем не усовестишь… Только ни за что я не отпущу тебя, пока ты у этой девочки на коленях прощения не попросишь.

Фермеру, уже не раз попадавшему в такие передряги, хотелось все обратить в шутку. Он стал уверять, что проступок его не так уж велик, ибо виноват он лишь в сказанных им словах, и что он готов попросить прощения, при условии, что ему позволят поцеловать девочку, разопьют с ним в ближайшем кабачке пинту вина и расстанутся добрыми друзьями.

– Жалко мне тебя, – вскричал Жермен, тыча его лицом в землю, – и не терпится мне поскорее уехать, чтобы мерзкой твоей рожи не видеть. Ладно, стыдись, коли умеешь, а когда в наши края попадешь, то постарайся дорогой бесчестья[1] ехать.

Он поднял его палку, сломал ее об колено, чтобы показать свою силу, а куски бросил с презрением в сторону. Потом взял за руки сына и маленькую Мари и ушел, дрожа от негодования и гнева.

XV

Возвращение

Четверть часа спустя они проехали вересковую рощу. Ехали они по большой дороге, и Сивка ржала всякий раз, как ей случалось увидеть что-то знакомое. Мальчик на свой лад рассказывал отцу о том, что произошло.

– Когда мы приехали, – сказал он, – этот дядя пришел поговорить с моей Мари в овчарню, мы-то пошли туда посмотреть красивых барашков. Я залез в ясли и там играл, и он меня не видел. Дядя сказал моей Мари «здравствуй» и поцеловал ее.

– Ты дала ему себя поцеловать, Мари? – спросил Жермен, весь дрожа от гнева.

– Я думала, это он из вежливости; может, в этих местах так принято здороваться с приезжающими, как у вас вот бабушка целует всегда девушек, что поступают к ней в услужение, чтобы те знали, что она принимает их и будет им как мать родная.

– А потом, – продолжал Пьер, гордясь тем, что может рассказать о происшествии, – этот дядя тебе плохое слово сказал – ты мне не позволила повторять его и даже вспоминать не велела: забыл какое. Только если папа непременно хочет, чтобы я вспомнил…

– Нет, милый Пьер, не хочу я его слышать, и не надо тебе ничего вспоминать.

– Ну раз так, то я опять забуду, – ответил мальчик. – А там дядя этот, видать, рассердился, потому Мари сказала, что уходит. Обещал ей все, что она захочет, сто франков! А моя Мари тоже рассердилась. Он тогда подошел к ней и будто ударить ее хотел. Я испугался, кинулся к Мари и закричал. Тогда этот дядя как завопит: «Это еще что такое? Откуда этот мальчишка взялся? Гони-ка его вон отсюда!» И палкой замахнулся. А Мари не дала ему ударить меня и сказала: «Мы с вами потом поговорим, сударь; сейчас мне надо отвести мальчика в Фурш, я еще вернусь». А только он из овчарни вышел, Мари и говорит: «Убежим отсюда, Пьер, убежим поскорее, дядя злой, он нам худо сделает». Мы и вышли потихоньку задами, а там – на лужок, да и в Фурш за тобой. А тебя там не было, и в дом нас не пустили. А дядя этот сел верхом на вороного коня да за нами, а мы – наутек, прямо в лес, чтобы он не нашел нас. А он и туда, и вот как услышим мы, что он едет, так и прячемся. А как он мимо проедет, так мы ну бежать со всех ног, только бы скорей до дому добраться; тут ты нас и нашел; вот как оно все было. Верно ведь, Мари, я ничего не забыл?

– Нет, милый Пьер, это так и было. Теперь, Жермен, вы будете у меня свидетелем и всем скажете, что нельзя мне было там оставаться и вовсе не потому я вернулась, что струсила и работать не захотела.

– Ну, а ты, Мари, подумай, стар или нет мужчина в двадцать восемь лет, когда женщину надо защитить и наглеца проучить? Хотел бы я посмотреть, как Бастьен или еще какой смазливый паренек лет на десять меня помоложе выстоял бы против этого дяди, как Пьер его зовет. Как оно, по-твоему?

– Большую вы мне услугу оказали, Жермен, и я всю жизнь благодарить вас буду.

– И это все?

– Папа, – сказал мальчик, – забыл я сказать маленькой Мари то, что обещал, все некогда было. Вот уж как домой вернемся, так и скажу ей, да и бабушке тоже.

Обещание это заставило Жермена призадуматься. Теперь надо было объясниться с тестем и тещей и, рассказав им, почему ему не понравилась вдова Герен, умолчать о том, какие другие мысли сделали его столь прозорливым и суровым. Когда человек счастлив и горд, ему всегда хватит решимости рассказать об этом другим, но, когда, с одной стороны, тебя гонят, а с другой – бранят, положение твое не из приятных.