Читаем Чертово колесо полностью

— А, известный пес, знаю… Продажный, — вспомнил Нугзар, как их однажды задержали на Красном мосту, и Пилия поехал с ними до города, чтобы взять деньги. На «канарейке» с лампой, помпой, сиренами, обгонами. Мчался за деньгами, как ошалелый. И не отпустил, пока на полученные от них же деньги не повел их в ресторан, выпить за хорошее знакомство. Еще бы не хорошее!.. В машине были он, Нугзар, Бахва Гегечкори и Гивия Микеладзе, любой мент обкакался бы с ними пить, а Пилия ничего, старался на подколки не отвечать, держался по-блатному и только окрысился, когда Бахва предложил ему сыграть в зари на его погоны.

А Сатана дорассказал:

— Утром псы повели на допрос. По дороге Пилия гонит: «Мы тебе железа откроем, ты ударь меня по спине и беги в открытую дверь на улицу — и все».

— Лихо действуют, — покачал головой Нугзар. — Ты тут дело месяцами готовишь, а они — раз-два — и хватают все разом! Умно! Избавились от тебя, чтоб ты вдруг не сболтнул на суде, что это они добычу взяли… А в наших судах, известно, добычу вернул — на три года меньше, добычу спрятал — иди на полную катушку…

— Видно, они и от начальника скрыли, суки продажные, их дружбу я…! — погрозил Сатана кулаком в потолок. — Мать родную за деньги в ломбард сдадут.

— Дальше! Дал менту по кумполу?

— Еще как дал, мамой клянусь! Одного хуйнул железом по спине, а второго прямо по башке захерачил!.. От всего сердца!.. И — в дверь. Стреляли, суки!

— Убить хотели? При побеге? — изумился Нугзар.

— Откуда я знаю — выстрел слышал, и все. Выскочил на улицу и через дворы на Павлова, на Пекина…[111]

Помолчали.

— Значит, мы в розыске?

— Наверное. Паспорт мой у них.

— Если менты тебя хотели убить или отпустить, то зачем им сейчас это дело крутить? Им надо его поскорее закрыть. Может, и нет розыска, — объяснял Нугзар сам себе, и эти мысли сплетались с мыслями о том, что никто, кроме ментов, его письма не читал.

— Маляву они читали? — без особой надежды спросил Нугзар, сам себе ответив: «Конечно, читали!»

— Паспорт и нож они в лесу, нашли, а маляву — потом, когда перед камерой шмонали. Нашли — и унесли. Наверно, читали.

«Понятно. Паспорт и нож — твердые, при беглом обыске найти нетрудно… А письмо — мягкое, его при тщательном нашли…» Нугзар хотел спросить, зачем Сатана все это носил при себе, но остановил себя и спросил о другом:

— Как из Тбилиси улетел? Паспорт же у них.

— Мамуд говорит: «Поедем в аэропорт, найдем фраера, на тебя похожего, отнимем ксиву и лети!»

— Ну, дерзкий курд! — удивился Нугзар. — Вот придумал!

— Я сам удивился. А он трет, что в городе сидеть не надо, если они хотели тебя убить, то и убьют, лучше уехать подальше. Отвез в аэропорт, я в машине остался, а там один фраерок топчется, как будто даже знакомец, вот, — Сатана вытащил паспорт. — Кока Гамрекели. А в ксиве еще и виза на Францию, такой фарт!

Нугзар поглядел. Да, лицо вроде знакомое.

— И ты рискнул?

— А что было делать? На тюрьму идти или пули жрать?

— Про меня что говорили?

— Так, ничего. Мол, знаем, что его рук дело, где он, что он? А я им в ответ, что год тебя не видел…

В этот момент в дверях показался Норби, нечесаный, сутулый. На ногах — теплые носки с зайчиками. Он побрел через коридорчик в уборную.

— Что за чучело, по-братски? — опять удивился Сатана.

— Да хозяин. У себя целый день сидит. Пьет.

— А у тебя ничего нет выпить? Когда твои охламоны приедут? А то меня уже колотит!

— Виски.

Нугзар налил чайный стакан. Сатана выпил. Нугзара передернуло: этого сделать он никогда не мог, хотя в зонах многие пили стаканами и кружками, утверждая, что когда стакан водки «открывается» в желудке, то ощущение такое, словно принят кодеин. Нет. Кодеин дает силу и стойкость, а стакан водки — слабость и глупость.

Сатана стал бродить вдоль стен, нашарил альбом с марками…

— Что это?

— Хозяина. Дал посмотреть, — ответил Нугзар, забывший спрятать альбом.

— «Биб-ли-я»… — бросив альбом, прочел по слогам Сатана. — Ты что тут, в монахи собрался?

— Об этом еще поговорим. Ты иди, прими душ.

— Какой душ? Мне ширнуться надо.

— Привезут.

— Когда? Нет, мне сейчас надо. Дай бабок ширнуться. Или финку.

Сатану не удержать. Нугзар полез в бумажник. Сатана стал с удивлением выворачивать наизнанку клок и очумело рассматривать бумажник:

— Лопатник? Новый? — Он уже совсем не понимал, что творится с его другом: то ли обеднел, то ли разбогател, то ли спятил тут за пару недель… Скрипки, марки, Библия, лопатник… Дворец пионеров прямо!

Нугзар вынул пятьдесят гульденов. Сатана заглянул в бумажник:

— Последняя? Я последнее не беру. Лучше дай финку, кину кого-нибудь — лац-луц, орера!

— Не надо никого кидать. Бери, не последняя. Последняя у наших врагов пусть будет.

Сатана обнял Нугзара:

— Еле вырвался, брат. Думал — все, гремлю на червонец.

Нугзар не сомневался в подлинности всего, что говорит Сатана. Будь на его месте кто другой — можно было бы и перекинуть мостки, но Сатана… Нет, все так, как он говорит…

Он открыл паспорт:

— Да, сказать, что вы с Кокой очень похожи…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза