Чертово колесо

— Ну-ну, только на себя потом пеняй. И помни, что два года ты — в командировке, можешь пробовать, потом будет желание — возвращайся. Но, я думаю, друзьями мы всегда останемся, — заключил майор.

— Да, конечно, — кивнул Пилия.

Мака глазами подтвердил свое согласие со словами партнера.

-Ладно, ребята, вы тут оставайтесь, бутылка у вас есть, а мне пора. — И майор, поцеловав Маку в бинты, вышел.

Из коридора были слышны дребезжащие звуки каталки, скорые шаги, звон стекла, крики: «Быстро, быстро капельницу!»

Мака едва заметно качнул головой.

— Гела, возьми эти деньги, — с трудом прошептал он, указывая на тумбочку, где лежали деньги, оставленные майором. — В кармане куртки — ключ от квартиры. Пойди, положи их туда... зачем они тут... Подожди, немного вытяни из пачки... для медсестер... И для матери... И сделай опись всего, что там в банках.

— Сделаю. А что, брат, уйдем из ментовки? Что нам там делать, с этими носорогами? Вот тебя ранило...

— Уйдем, — кивнул Мака.

— Купим ларьки, откроем кооперативы, будем себе жить спокойно. А то, что без погон и оружия загнемся, так это еще посмотрим. Без погон — ладно, но с оружием... С нашим умением мы не пропадем. Как считаешь? — сказал Пилия.

Тот кивнул и попросил:

— Очисти один апельсин, во рту пересохло, все время кровь откуда-то в рот попадает...

— Ну, сука этот Сатана! Попадись он мне — я ему башку разобью! — по привычке выругался Пилия, но внутренне одернул себя: хватит, никому ничего разбивать не надо, уже все разбито, куда еще? Закончены эти дела. Сейчас надо пойти, сделать опись и подумать, как реализовать то, что послано Богом.

Собираясь уходить. Пилия сказал Маке:

— Знаешь, брат, однажды, в двадцать лет, я решил, что жить мне до шестидесяти, и посчитал, сколько осталось дней. Вышло всего что-то около четырнадцати тысяч.

И это малая цифра меня так поразила... Из меня будто пробки выбило... что-то вылетело словно... С тех я начал считать каждый ушедший день: 13 999, 13 998... Сейчас мне сорок, дней осталась половина, ерунда, вроде семи тысяч... И дни эти становятся все короче... не успеешь открыть глаза — уже ночь. Что это, брат?

Мака со вздохом шевельнул рукой. Он был не в силах отвечать на такие вопросы. Да Пилия и не ждал, зная, что никаких ответов быть не может. Дни будут утекать, как текут, уходить, как идут, исчезать, пропадать, и настанет один черный день, после которого Пилия уже не сможет ничего считать, ибо ни времени, ни чисел для него больше не будет...

— Если жить осталось всего-навсего семь тысяч дней, то надо это время использовать получше, — одергивая куртку и пряча деньги, сказал он сам себе. — Согласен?

«Да», — показал глазами Мака и взял очищенный апельсин, с трудом пропихнул в губы дольку и стал едва заметно ее раскусывать.

— Может, воды дать?

— Нет, не надо... Иди! Только знаешь что еще... — Мака как-то заволновался. — Мама там одна. Не хочу, чтобы она что-то узнала. Может, ты отнес бы ей завтра бульон, курицу, сыр, мед, и сказал бы, что я в командировке, несколько дней.

— Да, конечно, о чем речь. Скажи, где она, в какой больнице.

Да тут она, в этой же больнице. — Мака указал пальцем на окно. — Только в другом корпусе, где раковые больные. Натела Макашвили, женское отделение, онкология, палата шесть.

— Все сделаю. Потом пойду домой делать опись, в двух экземплярах.

— Спасибо, Гела. А браслет я сам потом Нане подарю, если только она захочет меня видеть... такого...

— Какого?

— В шрамах.

— Ерунда! Шарм шрама, как говорит боров. Ничего не останется. Все лазером снять можно. Об этом не думай.

Когда Пилия начал спускаться по лестнице, он знал, что ни одно кольцо и ни одна цепочка не пройдут мимо описи, не будут утаены, как не прошла ни одна копейка из баночных денег, которые они пересчитывали той счастливой ночью, после которой он решил быть честным и чистым во всем (если, конечно, это будет в его силах).

И опять стали вспоминаться слова майора, что скоро менты и мафия будут в одном лице — в лице ментов. И народу легче один раз платить, чем два. И жизнь станет спокойная: хочешь кайфа — купи у нас, а не у Чарлика в подворотне. И бабы все будут под контролем: ни грязного сифона, ни рваного гондона, за все отвечаем. Приедут, отсосут, уедут. О вине, ресторанах и прочих мелочах и говорить не стоит. Все должно быть в одних руках. Если этот плешивый мудак Горбач разрушил, что наши отцы и деды по крупицам собирали и огнем и мечом добывали, то надо держаться крепко за то, что осталось. Если не мы — то кто?

Раньше Пилия понимал, кто это «мы». Но сейчас у него наступило затмение: он — это «мы»? Или он — это уже «они», баранта, которую будут стричь, варить и жарить, по словам майора? И что вообще будет, когда придется сдать табельное оружие и удостоверение? Как жить?