Чертово лето

Она еще не закончила фразы, а я уже лихорадочно влезала в джинсы. Мысль о том, что, возможно, в эту самую минуту наши враги приближаются к дому, чтобы тихонько зарезать нас и забрать документы, заставила всю мою кровь превратиться в лед. Мамуле было проще сохранять спокойствие: она не видела моего залитого кровью офиса и Яна Саарена с перерезанным горлом. Представить себя с такой же зияющей раной от уха до уха мне было невыносимо. А еще невыносимей было представить на этом месте мамулю… Поскольку я не имею детей, весь мой нерастраченный материнский инстинкт, похоже, протух и превратился в ненависть ко всему, что покушается на членов моей семьи. Моя семья невелика — я да мамуля, но время от времени я включаю в нее людей, которые становятся мне близки: нескольких подруг, Сенечку и Софью Львовну…

То, что злость начала возвращаться, было хорошим признаком — она поможет мне не трястись от страха. Потому что в страхе я невероятно глупею, а это сейчас совершенно некстати.

К тому времени, как мамуля вышла из своей комнаты, я уже стояла у порога, позвякивая ключами, и глаза мои горели неукротимым огнем.

Глава 10

Мамулю с ее драгоценной сумкой я, от греха подальше, отвезла к ее приятельнице Белле Аркадьевне — женщине крупной, бодрой, отважной, способной в случае чего выдержать схватку с гренадерским полком. Но по пути мы с нею завернули в офис к одному хорошему человеку. Этим человеком был адвокат Володя Голдстерн, который когда-то очень помог мне в одном деле. У Володи были курчавая борода и голубые глаза, именно это обстоятельство заставило меня тогда обратить на него внимание, а с тех пор, как он мне помог, я испытываю к нему стойкую симпатию, замешенную на искреннем уважении.

В офисе мы провели сорок минут, кое-что обсудили и поехали в Бруклин.

Оставив мамулю у суровой с утра Беллы Аркадьевны (обе тут же уселись на кухне пить кофе и дымить сигаретами), я опять села за руль и, почувствовав дикий голод, помчалась в пельменную на Брайтоне. Ну да — пельмени в одиннадцатом часу утра!.. Может быть, для чьей-то фигуры это и вредно, но я вполне могу себе такое позволить. Не каждый день, разумеется. Но и не каждый день за мной охотятся кровожадные негодяи, способные ради денег на любую подлость по отношению к беззащитной женщине.

Горчик уже сидел за угловым столиком, уткнувшись своим длинным носом в маленькую рекламную газетку. Когда я появилась в дверях, как прекрасное, хотя и несколько запыленное, видение, он покосился на меня из-под очков в тонкой металлической оправе и слегка кивнул. Я заказала себе двойную порцию пельменей и кофе и уселась напротив, машинально расправив плечи и изящным жестом убрав со лба пару растрепанных прядок. Не то чтобы я хотела произвести на детектива впечатление, но это инстинкт: когда передо мной сидит мужчина, мне, исключительно для поднятия тонуса, требуется чувствовать свое влияние на него.

Горчик был довольно симпатичный, слегка похожий на пережившего тяжелое детство Ричарда Гира, вытянутого в длину до метра девяносто, в ущерб весу и ширине плеч. У него были проницательные черные глаза, впалые щеки и высокий лоб. Особого интереса к моим прелестям я в нем не заметила, но очки он все же поправил и даже попытался слегка выпрямить сутулую спину.

Поглощая пельмени, я рассказала ему обо всех событиях последних дней.

Горчик слушал, не перебивая, в его черных глазах тлели угольки и временами пробегали искры. Глядя на эти искры, я подумала, что, возможно, нью-йоркские детективы не даром едят свой хлеб. И, может быть, этот Горчик сумеет захватить всю шайку. Или две шайки, потому что в моих злоключениях явно чувствовалось наличие двух конкурирующих групп.

Когда моя тарелка наконец опустела, детектив вежливо кашлянул, давая понять, что намерен перейти к делу, и спросил:

— Конверт с адресом у вас при себе?

— Да, вот он. — Я достала из кармана джинсов слегка помявшийся конверт и протянула его Горчику.

Он пробежал глазами адрес, аккуратно свернул конверт, встал и засунул его к себе в карман. Потом посмотрел на меня и кивнул.

— Что? — Я сделала вид, что ничего не понимаю.

— Все, — пояснил детектив. — Вы можете идти. Я вам позвоню, как только что-нибудь узнаю.

— Извините! — сказала я агрессивно и выпятила грудь. Наверное, не нужно мне было этого делать, потому что у бедняги слегка отвисла челюсть и глаза на секунду утратили осмысленное выражение. — Извините, — повторила я тише и даже прикрыла грудь обеими руками. — Но я, разумеется, иду с вами. Во-первых, я журналист. А во-вторых, эта история меня касается напрямую.

— По-полиция, — почему-то заикаясь, сообщил Горчик, — на то и существует, чтобы…

— Я все равно поеду следом, — перебила я. — Можете меня арестовать, пытать, истязать…

Горчик вздрогнул и слегка оживился: кажется, ему понравилась эта идея.

— …Бить плетьми, связывать, приковывать наручниками к батарее, — продолжала я вдохновенно, следя за его реакцией.

Горчик с явным трудом вынырнул из дебрей своего воображения и нервным жестом поправил очки.