Червь на осеннем ветру

Уилбери покачал головой и стал наблюдать, как костлявые пальцы старика ловко вставляют смертоносные кусочки свинца в барабан. Пять патронов… Больше не надо, и этого более чем достаточно…

Он заплатил, положил револьвер в карман и, сопровождаемый бурчанием продавца, вышел на улицу. Туман стал еще гуще. В нем размывался свет уличных фонарей, подобно теням мелькали каменные сфинксы на парапетах пристаней. Он спустился вниз по скользким каменным ступеням. Гранитные глыбы были мокрыми. Где-то вдали раздалась корабельная сирена. В нескольких футах от его ног плескалась вода.

Уилбери пробрал холод. Он сунул руку в карман и нащупал согретый теплом тела револьвер. В радиусе пятидесяти футов спокойно убивает… Ему не нужно будет стрелять на столь дальнее расстояние…

Что же все-таки делать дальше? Пойти к Гендону? Сказать ему, что он грязная свинья, и разрядить барабан ему в живот? Или…

Он вынул револьвер и прислонил его к виску. Как там сказал продавец?.. Кусается, сэр… Да, это как укус ядовитой змеи… А потом… Потом, по словам Шекспира… Усни, и пусть тебе приснится…

Тяжелое тело дога обрушилось на него и выбило из его рук пистолет. Уилбери упал, приподнялся на локте…

Это был уже не Уилбери. Он опять превращался в Грэма Троола.

— Дебора… — нежно пробормотал он. — Чертова кошка… Ты тоже в плену, как и я?

Дог запрыгал, заскулил, задвигал челюстями в отчаянном усилии животного, лишенного дара слова.

— Ничего, Дебора, — сказал Грэм. — Не беспокойся. Может быть, это Земля, но здесь нет места таким, как мы. Сейчас мы станем такими же, какими были.

Он поднялся, осмотрелся в ночи и напряг свою волю. Он не Джон Уилбери. Его зовут Грэм Троол, он — космонавт из будущего в этом проклятом мире. И окружающий мир, сначала неуверенно, потом все более покорно, начал ему подчиняться. Тело его росло, с треском лопалась по швам чужая одежда. Запачканный штукатуркой и грязью костюм исчез, превратившись в знакомые синие брюки и красный свитер. У его ног опять крутилась Дебора, возбужденная предстоящим бегством.

А теперь — воспоминания. Не собственные, он уже знал, что неизвестные «игроки» их у него отняли. Придется воспользоваться воспоминаниями Джона Уилбери.

В последний момент его охватил страх. Было нечто опасное в той силе, с которой образ Уилбери подавлял его собственную личность. Но другого выхода не было, и Грэм начал вспоминать эпизод за эпизодом, воскрешая в мозгу память другого человека — несчастного, жестоко битого жизнью. Мир закачался, но это его не пугало — он подозревал, что вынужден бороздить фальшивые, искусственные миры, подобные мыльным пузырям, которые возникают на секунду, переливаясь всеми цветами радуги, перед тем…

8

…и он уже с трудом мог сказать, которая из бесконечного числа личностей — его настоящая личность. Он переносился из мира в мир, преодолевая бескрайние, наполненные галлюцинациями пространства. Чтобы найти… Что?

В его голове мелькали обрывки воспоминаний — воспоминаний незнакомых людей, марионеток из каких-то непонятных спектаклей, в которых он был вынужден участвовать. Каждый мир навязывал ему новый облик и новые чувства. Это напоминало ему безумный, бессмысленный театр, главную роль в котором играл Грэм Троол под десятками разных имен — Джон Уилбери, Ганс Кайфер, Рагнар-викинг, кроманьолец Рам…

И каждый раз он вживался в роль. Вспоминал, как, леденея от ужаса, бежал по зыбким берегам в последний день Атлантиды, чтобы добраться до спасательного корабля.

Помнил, как он — кроманьолец Рам — вышел один на один с косматыми людьми и те с ревом и ругательствами на своем примитивном языке набросились на него. Перед его глазами еще играли размахивающиеся каменные топоры, летящие копья, оскаленные полуобезьяньи лица. Его ноздри до сих пор ощущали тяжелый кисловатый запах грязных косматых тел. И еще… Он вспоминал, как дрался жестоко, безжалостно — в нем бушевал кроманьолец Рам, и космонавт Грэм ушел глубоко на дно, захлестнутый простыми законами каменной эры — убей или убьют тебя.

Он помнил ледяные просторы Аляски, по которым едва тащился, натягивая на шее ремень, а на плече у него лежал полумертвый друг. Собак не было — их давно съели. Десны его кровоточили, распухшие от цинги. Он спотыкался на каждом шагу, на каждом десятом падал, а потом долго отдыхал, вдыхая сильно обжигающий ледяной воздух. Их единственной надеждой был далекий порт Юкон, но дотуда было еще сто двадцать миль — сто двадцать убийственных миль под безразличной улыбкой северного сияния…

Помнил безмолвную командную рубку полуразбитой субмарины, привязанных матросов, сидящих на полу, среди струек воды, протекающих через невидимые в красноватом полумраке трещины. В наушниках гудели моторы немецких кораблей, время от времени дальние взрывы жестоко отдавались в барабанных перепонках. Они не смели даже дышать, потому что в этом была единственная надежда — безмолвно лежать на дне и надеяться на выпущенную через торпедный люк «куклу», состоящую из смеси солярки, мятой бумаги, кусочка дерева и рваных матросских тельняшек.