Черви

Уэйт тем временем спокойно продолжал заниматься своим делом. Он осторожно извлек ударно-спусковой механизм винтовки, разобрал его, тщательна протер и смазал все детали. Адамчик глядел на все это, и губы у него даже побелели от ненависти и отвращения.

«Надо быть совершенно слепым, — думал он, — чтобы сразу не понять, что этот человек всегда и везде будет стоять на одном сидеть смирно, не высовываться, не ввязываться и, упаси бог, не вздумать сопротивляться. Конечно, он — командир отделения, начальство. Завари я, Адамчик, какую-то кашу, первому достанется ему. Поэтому-то, наверное, и старается избежать каких бы то ни было осложнений, неприятностей. Для него ведь главное — сохранить в неприкосновенности свою шкуру».

Ну что ж, в таком случае он сделает выводы. Пусть урок пойдет ему впрок. Хватит валять дурака. Хорошо еще, что он не посвятил Уэйта в свои планы, вот было бы весело. А ведь так хотелось с кем-нибудь посоветоваться, поговорить по душам. Но он вовремя удержался. И теперь уж сохранит тайну при себе. Никому ни слова. Он знает, что надо делать, готов к этому и завтра же, как только представится случай, осуществит свой замысел.

7

Адамчик все-таки выполнил свой план. Правда, для этого пришлось пострадать. Утром, когда он попросился в церковь, Магвайр чуть не лопнул от злости. Он орал, что Адамчик — последний лодырь и сачок, пытается увильнуть от приборки. Потом принялся всячески поносить и высмеивать его, обзывая паршивым псаломщиком и капеллановым блюдолизом, а когда и это не подействовало, приказал отойти к стенке и принялся размахивать перед носом кулаками, грозясь избить поганого святошу в кровь, если он не прекратит эти свои выходки и будет портить взводу всю жизнь.

Адамчик здорово перетрусил, но все же продолжал стоять на своем и в конце концов получил разрешение сходить к капеллану.

Тогда ему казалось, что это победа и что теперь все сомнения будут разрешены, все опасения и трудности останутся позади. Однако после посещения священника настроение у него окончательно испортилось, сомнения начали еще больше терзать душу. Как он ни старался, вернувшись во взвод, взять себя в руки, на душе было просто гадко, в голове все перепуталось, и из-за этого, когда занимались строевой, он несколько раз сбился, вызывая всякий раз злобное шипение соседей и грозные окрики со стороны сержанта-инструктора. Счастье еще, что занятия в тот день проводил Мидберри. Адамчик отделался одним ночным дневальством вне очереди, чему был крайне рад — он ведь все равно по вечерам долго не мог заснуть, так что дневальство было ему не в тягость.

После отбоя он медленно прохаживался между рядами двухъярусных коек, напрягая слух или вглядываясь в темноту, пытаясь представить себе, что там происходит. Потом нашел новое развлечение — ходил на цыпочках или ставя пятку одной ноги впритык к носку другой. Все это он придумывал для того, чтобы отогнать мысли, бесконечно лезшие в голову. И без этого он весь день мучился, не зная, что же теперь делать, как быть. В общем, ночью у него в душе царил такой же сумбур, как и утром. Неожиданно его внимание привлекли какие-то странные звуки. Как будто где-то скулила или тихонько подвывала собака. Он пошел на звук, включил фонарик и направил его в потолок. Отраженный свет рассеял мрак, и Адамчик увидел на ближайшей к нему койке скорчившуюся, странно дергавшуюся фигуру. Это был Хорек. Он спал, но во сне лицо его было искажено ужасными конвульсиями, нижняя губа втянута в рот и страшно закушена, судороги непрерывно пробегали по его телу.

Адамчик наклонился к спящему и потряс его за плечо. Хорек дернулся, но не проснулся, однако дрожь прошла, он расслабился и затих.

«Что тут только не снится», — подумал Адамчик. Ему самому дня два тому назад приснилось, будто он провалился в зыбучие пески, предательская трясина тянет вниз, засасывает, он кричит, а оба сержанта и весь взвод стоят вокруг, молча наблюдают за его агонией, слушают предсмертные вопли и даже не собираются помочь.